Архив рубрики: Статьи

Тексты про авторов сборника, сопровождающие их автобиографии, которые, конечно же, размещены в конце книги и (в какой-то степени) являются моим авторским вкладом в нее.
Макс Фрай

Когда цикл рассказов про деревню Южнорусское Овчарово будет завершен и, не сомневаюсь, издан отдельной книгой, рецензенты, из тех, что потолковей, в связи с этим не раз помянут термин «магический реализм», а автора, конечно же, многократно назовут «русским Маркесом». И это будет очень мило с их стороны, но совершеннейшая неправда.
Потому что, во-первых, словосочетание «магический реализм», кажется мне, давно уже стало тавтологией, всякое мало-мальски добросовестное описание реальности немыслимо без той ее составляющей, которую по традиции называют «магической», без нее текст становится мертвым вымыслом, а его пространство — вымороченной безводной пустыней. И в этом смысле проза Лоры Белоиван — самый настоящий реализм, подлинная живая жизнь, где есть место всему, свойственному жизни, в том числе (и в не в последнюю очередь) магии.
А, во-вторых, потому что Южнорусское Овчарово — одно из немногих известных мне мест, настоящих и вымышленных, вернее, постороенных из камня и сложенных из слов, где невозможно то подлинное, по-настоящему страшное Макондовское одиночество, следствие (и синоним) богооставленности. Лоре Белоиван удалось создать пространство обаятельное, но не идеальное, не утопическое, далеко не всегда комфортное, зато дружественное и чуткое к любому проявлению человеческого духа. Хоть собирай котомку и отправляйся туда пешком через два континента, не то в паломничество, не то на вечное поселение, потому что Южнорусское Овчарово — земля обетованная, и Бог ходит среди ее насельников, и все они уже — здесь, сейчас — бессмертны.

***

Практически невозможно не впасть в сентиментальный тон и не сказать сейчас, что писатель Марина Воробьева выросла буквально у нас на руках, или что там у издательства вместо рук — монитор? Клавиатура? Так или иначе, но Марина сперва читала рассказы, опубликованные в сборниках ФРАМа, потом начала показывать нам свои тексты, и довольно быстро стало ясно, что их можно (а некоторые даже необходимо) публиковать. Ее развитие было стремительным, всего за четыре года от искренних и динамичных, но все же ученических рассказов — до опубликованного в этой книге «Карнавала», который кажется мне безупречным маленьким шедевром.
Иногда, меняя место жительства, человек так прочно врастает в новую землю, настолько полно пропитывается воздухом тамошнего бытия, что тексты его, написанные по-русски, кажутся (и, собственно, являются) частью совсем иной культурной традиции. Это случается вовсе не с каждым уехвашим. Среди авторов ФРАМа немало жителей Израиля, давно и успешно интегрировавшихся в новую языковую и культурную среду, но именно рассказы Марины Воробьевой кажутся мне органичной частью израильской, точнее, средиземноморской литературы, написанной — совершенно верно — по-русски.
Я надеюсь, что работа с текстом стала за эти годы настолько важной частью жизни Марины, что она уже не захочет (и не сможет) остановиться, и, следовательно, все для нее (и нас, читателей) только начинается.

***

Дмитрий Дейч, автор текстов, где воздуха-смысла, пригодного для читательского дыхания всегда больше, чем слов, эмоций и событий, в интервью часто называет себя «сказочником» и (по крайней мере, в известных мне источниках) никогда не упоминает о своих многолетних занятиях тайцзи-цюань. А я, напротив, не могу обойти эту тему, потому что нет для меня иного способа объяснить себе (и, тем более, читателям) феномен прозы Дейча, его неповторимую авторскую интонацию. Сам Дейч определяет тайцзи как особое, то есть, отличное от регулярного, обыденного состояние человека и одновременно окружающего мира. Собственно, мне и прибавить нечего — и так ясно, что тексты практикующего будут проникнуты этим состоянием в той же степени, как его дыхание, как вообще все, что он делает.
Но иногда этого простого объяснения моему падкому на слова и образы уму бывает недостаточно, и тогда Дейч-прозаик представляется мне шаманом, только что вернувшимся из Нижнего Мира с душой подопечного за пазухой. Стоит, отложив в сторону бубен — одной ногой в мире людей, другой все еще в мире духов, говорит лакончно: «Будет живой однако». Вот ровно так же — коротко, спокойно и, в некотором роде, деловито — пишет Дмитрий Дейч. О чем бы ни шла речь — о «переводах с катайского», похождениях Гриффита, или, как в сказке из этой книги, о бесчинствах моли, взгромоздившейся на именинный пирог — у него всегда есть как минимум одна хорошая новость для читателя: «Будешь живой однако». И душу аккуратно возвращает на место, туда, где ей положено быть.

***

Замировская — это чудо, которое случилось со всеми нами, читателями новейшей русской литературы и ее издателями. Причем довольно давно уже случилось, можно было, по идее, привыкнуть, а я до сих пор всякий раз, встречаясь с новым текстом Замировской, сижу, затаив дыхание — чтобы не исчезло, не развеялось.
Но теперь-то уж точно не развеется.
Весной 2010 года в издательстве АСТ вышла книга ее рассказов «Жизнь без шума и боли»; некоторые из опубликованных там текстов появлялись раньше в сборниках ФРАМ — «78», «Уксус и крокодилы», «Беглецы и чародеи», «Книга Страха», «Куда исчез Филимор?», «Шкафы и скелеты», «Живые и прочие» и в разных выпусках «Русских инородных сказок». И я уже много лет помню наизусть финал ее исполненного черной жути и ослепительного света (почти немыслимое сочетание, характерное, тем не менее, для всей прозы Замировской) рассказа про дядю Вовика, одного из первых, попавшихся мне на глаза: «пускай себе лежит, это не очень важно; это как память, это и есть память».
Каждому, у кого есть опыт постепенного выздоравливания от тяжелой болезни, знакомо состояние, наступающее сразу после кризиса, когда болезнь — вот она, еще здесь, пальцем пошевелить не дает, а все равно больше не имеет значения, не считается, потому что ясно, как все будет, вектор грядущих измненений настолько отчетлив, что они уже, можно сказать, наступили, и время нужно только для того, чтобы это осознать. Все вышесказанное в полной мере относится к состоянию читателя текстов Татьяны Замировской. По крайней мере, я всякий раз по прочтении чувствую, что дела мои только что были очень плохи, но кризис уже миновал. И точно знаю, что выздоравливаю.

***

Рассказы и повести Юлии Зонис мы неоднократно публиковали в разных сборниках ФРАМа: «Уксус и крокодилы», «ТриП», «Беглецы и чародеи», «Книга Страха», «Шкафы и скелеты», «Праздничная книга», «Живые и прочие», в нескольких выпусках «Русских инородных сказок». А в 2009 году в «белой» серии ФРАМа вышел ее роман «Культурный герой», написанный совместно с Александром Шакиловым.
Подводя итог нашешго сотрудничества, я хочу сказать, что с Юлией Зонис мне-читателю (а значит, и многим другим читателям)чревычайно повезло. Она из тех авторов, чьи тексты — очень разные, порой настолько, словно написаны доброй дюжиной незнакомых друг с другом людей — всегда ждешь с нетерпением, начинаешь читать, вроде бы, по обязанности, но уже пару страниц спустя, думаешь, совершенно как в детстве: какая же это прекрасная работа — книжки читать. Особенно такие увлекательные.

***

В конце 2010 года в московском издательстве «Контакт-Культура» вышла книга Елены Касьян «Фея по фамилии Дура». Это одна из тех редких детских книг, которые адресованы в равной степени детям и взрослым — большая авторская удача.
«Фея по фамилии Дура» — истории, рассказанные от лица маленькой девочки, в точности такой, какой когда-то была сама Лена, так, по крайней мере, думает читатель и потому не слишком удвляется ювелирной точности, с которой описаны все непредсказуемые движения девчачьей души. А в этой книге Елена Касьян представлена рассказом «Рисковое дело» из пока еще не завершенного цикла рассказов о мальчишках, ничуть не менее достоверных и точных в наималейших деталях. Как будто у Елены Касьян было сразу два детства вместо положенного всем одного.
Хитренькая какая!

***

С текстами Ирины Комиссаровой мы, к сожалению, встретились совсем недавно — лучше, чем вовсе никогда, а все-таки слишком поздно. Не люблю сожалеть о том, чего нельзя исправить, но локти кусаю, воображая, какой рассказ могла бы написать она для проекта «78», для «Вавилонского голландца», или для почти детективного сборника «Куда исчез Филимор?» — если бы знала о наших играх и захотела включиться. Опубликованный здесь рассказ «Жизнь и ловля пресноводных рыб», как мне кажется, в полной мере раскрывает потенциал этого автора.
Уже хотя бы поэтому имеет смысл отменить конец света, который с достойным лучшего применения энтузиазмом пророчит себе а ближайшие годы суеверное население мегаполисов. Угомонитесь. Пусть Комиссарова спокойно пишет еще.
Дайте ей время.

***

«Белая» книга, которую упомянула Лея Любомирская, «Лучшее лето в ее жизни», была в свое время издана ФРАМом на радость не только читателям, но и бессовестным книготорговцам, которые, говорят, заламывали за нее аж по шестьсот рублей. Видимо, инстинктивно чуяли, что держат в руках нечто бесконечно драгоценное и реагировали на это смутное ощущение самым привычным, так сказать, спосбом.
Мне бесконечно жаль тех читателй, которым книга Любомирской так и не досталась, потому что тираж был мал, а цены, как сказано выше, непомерно высоки. Для меня «Лучшее лето в ее жизни», ароматнейшая магическая квинтэссенция живой Португалии, надолго стала одной из тех книг, что всегда лежат наготове в изголовьи кровати — в устах человека, который был ее составителем, то есть, долго ломал голову над порядком текстов и названиями разделов, такое признание дорогого стоит. Когда Шаши Мартынова попросила меня составить мою личную книжную полку для магазина «Додо», «Лучшее лето в ее жизни» стало единственной книгой ФРАМа, вошедшей в заветную тридцатку — мне было неловко косвенно рекламировать собственную продукцию, но обойтись без рассказов Любомирской оказалось совершенно невозможно.
Если вы уже прочитали ее новые тексты, вошедшие в эту книгу, вы меня, безусловно, понимаете.

***

В силу ли изложенных в автобиографии объективных фактов, или же каких-то иных, неподдающихся внятному проговариванию причин, уникальная, насыщенная проза Феликса Максимова представляет собой, в первую очередь, открытый диалог со смертью — «на повышенных тонах», как написала когда-то тонкий и точный критик Ольга Лебедушкина. Она гворила тогда о некоторой общей для всех авторов ФРАМа интенции, но именно в разговоре о текстах Феликса Максимова ее остроумное определение становится единственно возможным, хирургически точным. Максимов — прозаик-заклинатель, позаик-акробат, фехтовальщик и канатоходец, писательство в его случае занятие чрезвычайно опасное, зато и предельно осмысленное — как, скажем, предрассветная молитва в индийских монастырях, насельники которой еженощно поднимают для всех нас солнце.
Феликс Максимов — один из тех авторов, говоря о которых я никак не смогу избежать пафосной старомодной формулировки: «Нам выпала честь представить их публике», — потому что это правда. Выпала такая честь. Повезло — издателю и, тем более, читателям.
Мы публиковали рассказы и повести Феликса Максимова в сборниках «Секреты и сокровища» (знаменательно, что попавший туда и ставший его первой ФРАМовской публикацией текст назывался «Прекратили смерть»), «Пять имен», «78», «Уксус и крокодилы», «Книга Страха», «Шкафы и скелеты», а в 2010 десятом году издали в «белой» серии его роман «Духов день». В эту книгу вошли повести Феликса Максимова «Бедный Генрих» и «Падение Икара»; и если в первой жизнь проигрывает смерти по очкам, то финал второй оптимистичен настолько, что пока мы читали присланный Феликсом текст, за окном началась восхитительная январская оттепель; будь повесть романом, небось, и форзиции зацвели бы, а так — не успели.

***

Улья Нова, строго говоря, не ФРАМовский автор — в том смысле, что давным-давно, когда никакого ФРАМа на свете не было, написала симпатичный роман «Инка», который был издан без нашего участия, как и другие ее книги, перечисленные выше. Однако мы (то есть, Улья Нова и ФРАМ) все равно встретились, понравились друг другу и решили что-нибудь сделать вместе. Таким образом рассказы Удьи Новы появились в наших сборниках «Тут и там», «Живые и прочие», «Из чего только сделаны». Ее рассказ «Инициация», опубликованный в этой книге, попал ко мне практически в самый последний момент, и сразу стало ясно, что этой очень простой, очень внятной, холодной и чистой, как инструкция, истории очень не хватало на нашей тщательно собранной ярмарке смыслов.

***

Екатерина Перченкова в последние годы пишет большой цикл рассказов под названием «Книга живых и мертвых»; один из них «Игорь Петрович» опубликован в этом сборнике. И мне в связи с названием ее проекта всякий раз вспоминается строчка из песенки «Аукцыона»: «Я веду книгу учета жизни». В юности под влиянием этой песенки мы даже завели себе толстую конторскую тетрадь, написали на картонной обложке: «Книга учета жизни», изготовились записывать туда чужие тайны, страшные и не очень, но, честно говоря, так ничего путного и не записали, потому что чужие тайны оказались, по большей части, смертельно скучными, зато некоторые из них, напротив, настолько сокрушительными, что мы так и не сумели пересказать их своими словами, как ни старались.
Что же касается текстов Екатерины Перченковой, у нее в запасе достаточно и чужих тайн, и слов, пригодных для их разглашения. А еще у нее есть редкое для литератора умение сохранять дистанцию между собой и персонажами, не влипать с головой в их жизнь, не осуждать и не одобрять их поступки, а просто свидетельствовать. Иногда у меня возникает подозрение, что под псевдонимом «Екатерина Перченкова» у нас тайком от коллег публикуется один из ангелов-корректоров, приставленных к нашим Книгам Судеб. Но доказать я, разумеется, ничего не могу.

***

Писатель Виктория Райхер умеет быть обаятельной, как никто другой. Обаяние ее прозы столь сокрушительно, что я практически не могу вообразить себе читателя, которому не понравилось бы ничего из написанного ею. Для тех, кто по тем или иным причинам не способен оценить пронзительность ее серьезной прозы, остаются юмористические рассказы, которые время от времени приворовывают из интернета телевизионные знаменитости — это ли не всенародное признание, по нашим-то смутным временам.
Но самое ценное качество прозаика Виктории Райхер — не обаяние. А умение его игнорировать. Автору, который очень нравится публике и знает об этом, обычно непросто меняться, становиться глубже, сложнее, не для всех. Однако Виктория Райхер под гипноз собственного обаяния не попала. И, как следствие, тексты ее с годами обретают невиданную силу и плотность, совершенно, впрочем, не утрачивая прежнего обаяния — невозможно утратить то, чем не дорожишь.
В моем послесловии, написанном когда-то для «белой» серии ФРАМа, был такой абзац: «Если бы мне пришлось писать школьное сочинение по книге Виктории Райхер «Йошкин дом», мне, в кои-то веки, было бы легко и приятно отвечать на дурацкий вопрос: «Что хотел сказать автор?» Автор, — напишу я, разбрызгивая от усердия лиловые чернила, — хотел сказать все сразу. И у него, не поверите, получилось.» Эта формулировка перестала быть актуальной, потому что — мне это сейчас совершенно очевидно — с каждым новым текстом Виктория Райхер все более внятно задает совершенно конкретный вопрос: «Возможна ли победа над смертью?» И всякий раз находит способ дать на него утвердительный ответ.

***

В LJ блестящего фотографа Реццы в графе «учебные заведения» указаны два: Hogwarts School of Witchcraft and Wizardry и Научно-исследовательский институт чародейства и волшебства (НИИЧАВО). В первом она обучалась с 1988-го по 1998-й год, во втором с 1998 по 2003-й. Училась, училась и выучилась, все как у людей.
На первый взгляд, это кажется милой шуткой — зачем и нужны разного рода анкеты, если не для того, чтобы мы могли насмешничать над серьезностью их составителей. Однако начнешь смотреть ее фотографии, и постепенно закрадывается сомнение — а вдруг не шутила? А простодушно написала всю правду о себе. Как есть.
Надо сказать, что в ходе чтения текстов Наталии Реццы, которые мы публиковали в сборниках «Праздничная книга» и «Живые и прочие», это сомнение никуда не исчезает, а уж после рассказа «Праздник Пятилепестковой Розы», который вы надете в этой книге, понемногу превращается в уверенность.

***

Рассказы Галы Рубинштейн публиковались во многих ФРАМовских сборниках — «78», «Уксус и крокодилы», «Куда исчез Филимор?», «Шкафы и скелеты», «Вавилонский Голландец», «Живые и прочие», «Из чего только сделаны» и в ряде выпусков «Русских инородных сказок». В 2007 году мы издали в «белой» серии ее роман «Забавные повадки людей», населенный персонажами настолько живыми и беспокойными, что мне до сих пор иногда слышатся их голоса и шаги, хотя роман, теоретически, был в письмах, какие уж тут шаги. Но — вот.
И сейчас, почти четыре года спустя, я не могу сказать о прозе Галы Рубинштейн лучше, чем это сделал один из ее персонажей: «Мы, нормальные и здоровые, держимся за руки и громко распеваем веселые песенки, в то время как в двух шагах от нас рушатся дома и судьбы, а реальность, которую мы считаем милой и доброй, то и дело выдергивает из нашего круга новую жертву. И мы на секунду замолкаем, но хруст костей на милых и добрых зубах настолько невыносим, что лучше уж зажмуриться, наощупь дотянуться до другой руки, и запеть, громче прежнего. Чужая рука не заменит ту единственную и неповторимую, которой больше нет, но она лучше, чем пустота. Во всяком случае, на первый взгляд. А второго не будет, не до того, времени нет, а то ведь, не дай бог, отстанешь от мелодии, не попадешь в ритм. А там, того и гляди, совсем остановишься, раскроешь глаза и выпадешь из круга на землю дико визжа и зажимая уши ладошками. И тогда твои соседи поглядят на свои опустевшие руки, потом переведут на тебя недоумевающий взгляд и вызовут санитаров».
Что бы ни писала Гала Рубинштейн, она всегда пишет об этом. Да так, что читателю впору рядом на землю грохнуться. Дико визжа и зажимая уши ладошками, совершенно верно.

***

Андрей Сен-Сеньков, в первую очередь, поэт, автор циклов верлибрических миниатюр и интереснейших образцов визуальной поэзии; проза его кажется мне естественым следствием этих практик, скорее даже частным случаем, когда из лабиринта метафор вдруг прорастают истории — что с ними будешь делать.
Циклы прозаических миниатюр Андрея Сен-Сенькова, которые публиковались во многих ФРАМовских сборниках, всякий раз оказывались жизненно необходимы составителю — как некая волшебная травка для приготовления Короля Паштетов, над которым бился когда-то Карлик Нос. Благодарность моя к автору, который великодушно (и всякий раз удивительно вовремя) присылал мне свои тексты, безгранична, потому что — кто знает, сколько незримых мечей отвело его мастерство от моей головы?

***

Текстам Юлии Сиромолот в полной мере присуща та особая неукротимая витальная сила, которая со времен Гоголя стала главной приметой южнорусской (малороссийской? — да как ни назови, ясно же, о какой территории речь) прозы. Что-то особенное происходит с носителями русского языка в украинских степях, то ли шальные мавки их в лоб целуют, то ли лихие ведьмы хвостами задевают по дороге к Лысой Горе, то ли дух на них нисходит знойными августовскими ночами, озаренными вспышками зарниц, то ли просто сами тайную травку какую-то жуют, как кошки, а нам не признаются. Однако же напишет очередной талантливый южнорусский прозаик слово «борщ», — и восхитительный аромат тут же защекочет ноздри читателя. А суровый северный житель хоть три третради словом «борщ» заполнит, а все равно будет на выходе, в лучшем случае, концептуальный объект. И никакого борща.
А уж когда южнорусский прозаик берется писать о колдунах и космических кораблях, или, как в нашем частном случае, о гиперборейских свиньях и разумных головоногих, тогда благоразумному читателю впору ховаться в погреб, а неблагоразумному — напротив, высовываться по пояс в распахнутое настежь окно: ну и где они? И ведь, чем черт не шутит, тут же увидит в собственном дворе что-нибудь этакое, что будет потом ходить задумчивый и рассеянный, скрести раздумчиво в затылке, бормотать: «Вот оно значит как».
Юлия Сиромолот из тех счастливых авторов, у которых не бывает мертворожденных персонажей и текстов, оставляющих читателя равнодушным. Не то чтобы она сама ничего для этого не делала, но без живтворной малороссийской чертовщинки тут явно не обходится, и как же это хорошо.

***

Кэти Тренд родилась в Петербурге, на Петроградке и по сей день там живет. Она художник; в частности, прекрасный резчик по дереву. Что неудивительно, если принять во внимание, что Кэти — один из строителей фрегата Штандарт, совершила на нем два плавания в качестве вахтенного офицера. Музыкант — автоp музыки и текстов, солистка и гитаpистка группы «Птица Си». Словом, Кэти умеет делать невероятное количество разных вещей — от индейских мокасин до рукодельных книг — и мне, по правде сказать, даже удивительно, что человек, способный своими руками создавать материальную, вещественную реальность по собственному вкусу, иногда испытывает потребность писать тексты. Зато совершенно не удивительно, что тексты эти зачастую оказываются хороши.
Рассказы Кэти Тренд публиковались в наших сборниках «78», «Кофейная книга», «Шкафы и скелеты», «Праздничная книга», «Тут и там», «Живые и прочие», «Из чего только сделаны». Но звездным часом нашего с Кэти сотрудничества стал сборник «Вавилонский Голландец», который по сей день кажется мне самым удивительным проектом ФРАМа — даже я, его инициатор, составитель и первый редактор, до сих пор не до конца понимаю, каким образом из разнородных рассказов разных авторов, которые зачастую даже не читали друг друга в процессе работы, сложился цельный, гармоничный текст, скорее симфонический роман, чем тематическая антология. Но совершенно точно знаю, что без цикла рассказов Кэти Тренд про «Морскую птицу», кторый крупными, ровными, ветряными стежками прошивает всю книгу, собирая разрозненные лоскуты смыслов в единое текстовое полотно, ничего у нас не вышло бы.
Что касается рассказа, вошедшего в эту книгу, его главным героем стал творческий процесс. Трудно поверить, что история о том, кае создавалась другая история, может быть интересной хоть кому-то, кроме действующих лиц. Тем не менее, Кэти удалось сделать почти невозможное. Мало я знаю историй столь же увлекательных и духоподъемных, как этот рассказ о создании Драконьего Кодекса.

***

Елену Хаецкую привыкли определять как писателя-фантаста — со всеми вытекающими (очень специфическими, надо заметить) последствиями. В то время, как она просто очень хороший писатель, с широчайшим жанровым диапазоном; в частности, ее повесть «Дочь Адольфа», которая кажется мне вершиной (одной из вершин) мастерства Хаецкой, не содержит вообще ни одного элемента, который хотя бы с натяжкой можно было счесть фантастическим.
Вероятно именно по этой причине Елена Хаецкая — писатель очень непростой судьбы. Ее традиционно любят читатели (скажем так, существует несколько больших читательских аудиторий, и каждая любит свою Хаецкую, то есть, какую-то часть написанного ею, демонстративно, а порой даже агрессивно игнорируя остальное). Ее столь же традиционно не любят издатели, вернее, опасаются за непредсказуемость и своеволие, им бы чего попроще. Поэтому практически каждая новая книга Хаецкой публикуется с колоссальной затратой времени и усилий, хотя, казалось бы, за такого автора издатели драться должны. Однако — нет, не дерутся. Удивительные люди.
Достаточно сказать, что первая книга Хаецкой «Меч и радуга» была издана в 1993 году под под красивым заграничным псевдонимом «Мэделайн Симонс» и имела колоссальный успех, который, впрочем, не принес автору не то что больших денег и славы, но даже возможности беспрепятственно публиковать свои остальные работы. А ее последняя книга «Русский роман» вышла в 2010 году в украинском городе Луганске, в крошечном издательстве «Шико», а потому вряд ли будет в ближайшее время доступна читателям, проживающим на территории России.
Мы сделали что могли, в «белой» серии ФРАМа за эти годы вышли целых две книги Елены Хаецкой — роман «Звездные гусары» и сборник повестей «Тролли в городе», к которым издатель в моем лице питает особую слабость. Мы публиковали ее повести и рассказы в сборниках «Русские инородные сказки», «Шкафы и скелеты», «Вавилонский Голландец», «Праздничная книга», «Живые и прочие». В этой книге можно прочитать «В пустыне сердца моего», очередной и, если не ошибаюсь, финальный рассказ из большого цикла «Странствия Филиппа Модезиппа», который вот только что, совсем недавно завершен и ждет своего издателя.

***

Первым рассказом, который показала мне Нина Хеймец, был «Птичий рынок», вошедший потом в сборник лучших рассказов 2008 года «Шкафы и скелеты», текст настолько тонкий, зрелый и при этом самодостаточный, то есть, совершенно не заигрывающий с читателем, не хватающий его за рукав — вот я какой увлекательный и страстный, читай же меня скорей! — словно за спиной у автора было, как минимум, двадцать лет спокойного, упорного труда «в стол». Потому что подобная самодостаточность вообще большая редкость, а уж для начинающего автора, особенно публикующегося в интернете, где гонорары выплачиваются вниманием, практически невозможна. А сейчас читаю ее автобиографию и понимаю: «Птичий рынок», получается, один из первых опытов. Ну надо же. И так, оказывается, бывает.
Каждый рассказ Нины Хеймец, опубликованный в этом, последнем ФРАМовском сборнике, настоящий шедевр, но самым поразительным мне кажется «Часовщик» — о страшной и ослепительной природе времени. Текст, который можно возложить на алтарь Кроноса в полной уверенности, что жертва будет принята благосклонно.
И — что тогда?

***

Проза Виктора Шепелева — одно из недавних приобретений ФРАМа, на мой взгляд, чрезвычайно интересное. Он говорит о себе: «дырка, через которую в мир происходят слова». Такое признание дорого стоит, потому что писать, по большому счету, имеет смысл — только так. Мало кто из называющих себя «литератором» хоть когда-нибудь приходит к такому пониманию духа и сути письма. И у меня дух захватывает от перспектив, которые ждут писателя, обладающего этим знанием, тайным и одновременно абсолютно очевидным, в самом начале пути.

***

Александр Шуйский в свое время сформулировал самую важную, на мой взгляд, причину существования литературы. «Чтение, — писал он, — готовит к одиночеству. Неподготовленному к одиночеству человеку будет очень сложно расти, поскольку рост — такое же одинокое дело, его не сделаешь вместе с кем-то, это твои гормоны скачут, это твои кости болят, вырастая, это твои зубы режутся, причиняя боль и беспокойство. Но важнее то, что неподготовленному к одиночеству человеку будет очень тяжело умирать». Понятно, что все вышесказанное в еще большей степени относится к писательству, и если это не ответ на вопрос, зачем мы пишем и читаем книги, значит ответа нет вовсе, и смысла тоже нет — никакого.
Но так, разумеется, не бывает.
Александр Шуйский — один из немногих авторов, к чьим текстам следует обращаться в момент экзистенциального кризиса, то есть, утраты персонального ощущения осмысленности бытия. Потому что, о чем бы он ни писал, он всегда пишет о бессмертии. А никаких иных смыслов вовсе нет для человека на этой земле. Все прочее — морок, наваждение, болотные блуждающие огоньки, годные лишь на то, чтобы сбить путника с толку.
Если бы расположение текстов в этом сборнике, который наывается «В смысле», потому что не мог быть назван никак иначе, определялось волей составителя, а не порядком букв русского алфавита, рассказы Александра Шуйского, безусловно, остались бы на том же месте, что и сейчас — финал всегда должен звучать на высокой ноте, если мы не хотим, чтобы он был ложью.
А лгать в делах такого рода нельзя. Потому что — ну, мы все теперь знаем, для чего существуют книги.

Макс Фрай

«Здесь был ФРАМ», — называется сборник. Файл, попавший в мои руки для рецензирования, носил другое название, скорее всего рабочее, но тем не менее заставившее поежиться: «ФРАМ-мемориал».

Мемориал. Мрамор, гранит. Памятник. Каменная точка над тем, что вот только еще, на нашей памяти, было живой жизнью? Ну уж нет.

Да, этот замысел – сложившийся, что примечательно, стихийно, на ходу, по мере исполнения – безусловно достоин памятника. Но – живого.

К счастью, этот – живой.

Книга строится как антология – история десятилетнего опыта поиска и написания текстов и выработки (скорее обнаружения) участниками проекта общего смысла.

Каждый из ФРАМовских сборников представлен, во-первых, содержанием. Во-вторых, если он – действительно сборник разнородных (разноинородных – так и хочется скаламбурить, используя фирменное ФРАМовское, фраевское словечко) текстов, то – одним-двумя, на вкус составителя, рассказами оттуда (не факт, что самыми характерными – иной раз, признается Фрай, не знаешь, что и выбрать). Из «Вавилонского голландца» (2009) представлены аж четыре рассказа (три – Кэти Тренд, из «каркасного» для этого сборника цикла о «Морской птице», и один – Алексея Карташова). Впрочем, «Голландец» — пиковая книга проекта, ради которой одной, по моему разумению, его уже стоило бы выдумать.

Если же книга, волею случая, «белая» — это особый жанр ФРАМовских изданий, «белая серия»: авторские книги, независимо от того, сборники ли они, как, скажем, «Йошкин дом» Виктории Райхер или «Лучшее лето в ее жизни» Леи Любомирской, цельные ли тексты — романы, как «Побег куманики» Лены Элтанг или «Духов день» Феликса Максимова, – читателю, увы, придется обойтись фраевским преди (или после-)словием. И только им. Ни кусочка текста, даже тех авторов, которых Фрай признавал особенно значительными (впрочем, других он в «белой серии» и не издавал!). То есть нам остается фраевское видение книги, автора и их места во фраевском восприятии.

На мой взгляд, зря — фрагменты текста кажутся здесь совершенно необходимыми (хотя фраевские комментарии необходимы ничуть не меньше: они – полноценная часть проекта). Но что поделаешь: как и ФРАМ в целом, этот сборник – отчетливо авторский, фраевский проект, так что придется и считаться с прихотью и произволом автора-составителя, и понимать его логику. А она там есть, можно не сомневаться.

И поскольку книга – антология, сумма десятилетнего ФРАМовского опыта, говоря о ней, поневоле придется говорить о проекте в целом. А он на это и напрашивается. Он действительно оказался – к изумлению издателя-составителя – очень цельным.

Теперь уже видно, что ФРАМ оказался большим и серьезным смысловым предприятием. И не только в том отношении, что Фраю удалось открыть и ввести в литературный оборот несколько десятков (!) очень ярких авторов: Лену Элтанг, Галу Рубинштейн, Аду Линкс, Викторию Райхер, Феликса Максимова, Лею Любомирскую… Список мог бы быть очень длинным – и то если перечислять только самых заметных. А ведь были еще замечательные авторы, которые появились в первых сборниках и потом куда-то пропали – но ведь запомнились же, помнятся до сих пор! – например, Владимир Коробов или Александр Курсков. Одного этого было бы уже, кажется, достаточно — но нет, это не все.

За прошедшие десять лет у ФРАМа незаметно сложилась и теперь прочно существует собственная, ничем не заместимая и мало с чем сравнимая культурная ниша. Стоит быть уверенными, по крайней мере есть смысл надеяться: о нем еще напишут культурологические исследования – из области истории идей, истории ценностных установок и такой трудноуловимой вроде бы, но вполне четко формулируемой вещи, как история чувства жизни. У чувства жизни, разумеется, тоже есть история.

Тексты, объединяемые проектом ФРАМ, – в основной своей массе беллетристика (в противоположность литературе «высокого напряжения», хотя есть среди них и такие: например, тексты Феликса Максимова, Лены Элтанг – это, несомненно, литература «высокого напряжения»). То есть вполне себе литература для повседневного чтения – как будто необременительная, как будто не из тех, что ставят читателя перед крупными задачами, требуют от него больших усилий, переворачивают мировосприятие или, скажем, радикально проблематизируют жизнь. Скорее уж напротив — из тех, что помогают ее вынести.

(Между прочим, удобство для читателей было одним из условий, «встроенных» в проект с самого начала: «В 90-х мне постоянно внушали, — рассказывал Макс Фрай одному из интервьюеров, — что отечественная короткая проза не востребована, что ее невыгодно издавать и никому она не нужна». А ведь с этого и начиналось: с поиска в интернете текстов, преимущественно коротких рассказов, для того, чтобы можно было их издать. «При этом для меня было очевидно, — объяснял Фрай, — что, к примеру, в больших городах, где люди каждый день ездят на работу в транспорте, есть потребность в коротких рассказах. За одну поездку можно прочитать две-три истории — очень удобно!»)

Но это все-таки беллетристика особого рода, с особыми задачами, тем вернее срабатывающая, что не воздвигающая перед читателем сверхзадач и позволяющая доверчиво подойти к ней любому (ну ладно, почти любому) человеку.

Издавна деля про себя всех создателей текстов на «проблематизаторов» и «гармонизаторов», я бы не решилась однозначно отнести авторов ФРАМа к какой-то одной из этих категорий. Они – если говорить в целом, именно как о группе, представляют собой тип редкостный – и проблематизаторы и гармонизаторы одновременно. А вот в традиционном делении на разрушителей и созидателей они, безусловно, созидатели. Выращиватели.

То, что делают авторы ФРАМа, можно было бы назвать работой по ремифологизации жизни (что очень важно — обыденной жизни. Собственно, настоящая мифология именно такая: она существует в повседневности как ее, так сказать, скрепляющий материал). Точнее – по оживлению тех источников, из которых мифологизация жизни растет, по регенерации (задавленного в нас рационалистическими установками) чувства чудесного, чувства самой его возможности, чувства непредсказуемости и пластичности жизни, обилия и неисследимости ее источников. Эта работа, несомненно, терапевтична как в отношении культуры в целом, так и в отношении отдельных ее носителей.

«… все повести Хаецкой, собранные под этой обложкой, — пишет Фрай-составитель о „Троллях в городе“ Елены Хаецкой, одной из книг «белой серии» ФРАМа, — правдивые истории о множественности миров, проницаемости границ и постоянной готовности Неведомого стать единственной реальностью, оставшейся в нашем распоряжении».

Так ведь все тексты, все книги ФРАМа – именно об этом.

Это, как известно, то чувство, которое питает все религии, все философии, вообще если не все творческие акты, то, по крайней мере, их большинство. (По существу, здесь идет работа не с представлениями, а именно с чувством, из которого растут все представления.)

«По вечерам, собравшись вместе (за обеденным столом, или во дворе, среди пивных жестянок и цветущего жасмина, или за столиком кофейни, или на чердаке деревенского дома, или, как чаще всего бывает, у мониторов домашних компьютеров), — пишет Фрай о „Русских инородных сказках-4“ 2004 года, — мы рассказываем друг другу сказки, наскоро мастерим из подручного материала, соединяем рваные края легенд, капаем тягучий, молочно-белый клей ПВА, чтобы концы, единожды сведенные с концами, оставались в таком положении навечно».

Ключевые слова тут, подозреваю, – «из подручного материала». В литературе этого рода чудесное делается из материала самой жизни, без избыточных апелляций к трансценденции – той самой, о которой настолько ничего, если быть совсем честным, неизвестно, что возникает сильный соблазн уцепиться за какую-нибудь – из предлагаемых в изобилии — жесткую доктрину и на ней успокоиться. Многие так и делают. Так вот, читателю ФРАМа предлагается быть еще более честным и не успокаиваться ни на какой доктрине, а принять непредсказуемость мира в ее принципиальности. «Клей ПВА» тут если что и держит вместе, то разные внимательные, удивленные недоумения, срастающиеся в Одно Большое Внимательное Удивленное Недоумение.

В этом-то и заключается одно из важнейших культурообразующих свойств человека: открытость.

Вообще мне с самого начала, еще с «несерьезных» ФРАМовских сборников, упорно кажется, что истории ФРАМа – это истории (и мировосприятие) очень незащищенных людей, людей без кожи, которые, более того, свою незащищенность принимают и готовы в полной мере проживать, которые не пытаются защищаться от «реальности» ее общеупотребительным, устоявшимся образом. Тех, кто все время чувствует: может быть что угодно.

С такого чувства жизни начинаются миры.

В чем тут дело, чуткие читатели заметили уже в самом начале. «Как и прочие сказки, — писал еще в 2003-м о самых первых „Русских инородных сказках“ Александр Гаврилов, — они, конечно, для детей, но для тех внутренних, которые живут во взрослых. Сказки по всем правилам: в них волшебной оказывается повседневность. Не колобки и избушки, которых большинство ныне читающих на русском языке в глаза не видали, а секретарши, пресс-конференции, психотерапевты, журнал „Афиша“, на помойке подобранные зверьки…»

Конечно, это и реабилитация внутреннего детства. (Ведь не может же быть совсем случайным то, что из самого первого, еще доФРАМовского сборника – «Книги непристойностей» 2001 года — в этот, итоговый, взят – и поставлен самым первым (ключевым, открывающим) – именно рассказ о детстве, «Отец» Олега Постнова?) Со всем присущим ему потенциалом роста, между прочим, ибо в детстве главное все-таки это, и чувство чудесного тут (увы?) – инструмент. Потому-то многие и забывают об этом инструменте, когда думают, что уже достаточно выросли. (Хотя на самом-то деле — никогда не достаточно.) Авторы ФРАМа восстанавливают детское мировосприятие (серьезнее не бывает, между прочим! Облегченность и условность – это уж скорее из числа взрослых защитных механизмов, нарабатываемых с возрастом; у детей все смертельно всерьез). Выводят его на Большой Культурный Уровень, на уровень большого дискурса, включают его во взрослое восприятие на правах полноценной компоненты. Используют его потенциал, о котором взрослым (в силу, думается, все тех же защитных механизмов) свойственно забывать.

Один из самых глубоких толкователей ФРАМовского проекта, критик Ольга Лебёдушкина писала, что сквозные темы ФРАМовских авторов – детство и смерть и что это – темы, глубоко родственные друг другу. А ведь, если вдуматься, это – самые основные экзистенциальные константы: начало и конец, возникновение и исчезновение. (Неотделимые друг от друга) возможность и невозможность человека.

Кроме этих констант, разнороднейших авторов ФРАМа объединяет (впрочем, тоже родственное этим двум сквозным темам!) повышенное чувство чудесного. Такого чудесного, которое предшествует любым идеологическим конструктам, пропитывает обыденную жизнь и просвечивает сквозь нее. ФРАМ апеллирует к первичным, мифотворческим силам жизни, расшевеливает их в человеке, не игнорируя, что характерно, того, что было наработано нашей (западной) культурой и цивилизацией за столетия «расколдовывания» мира – не конфликтуя с наследием Просвещения, — но уживаясь с ним. И учитывая его.

«О тайной жизни предметов, – говорит в одном из текстов, комментирующих „Троллей в городе“, Ксения Агалли, — знает каждый, кто не дурак. <…> О тайной жизни самой жизни‚ напротив‚ знают совсем некоторые‚ и еще довольно-таки немногочисленный состав населения смутно догадывается. Поэтому совсем‚ совсем не каждый может взять и написать об этом книжку».

Вот Макс Фрай и собрал таких: которые могут – о чем бы ни писали – именно об этом.

Чудесное, которое просвечивает сквозь ФРАМовские тексты, – отнюдь не добренькое и отнюдь не всегда благорасположено к человеку. Оно умеет быть страшным, жутким (что хорошо видно, например, в текстах одного из «знаковых» ФРАМовских авторов Леи Любомирской: там очень видно, что это чудесное – и жесткое, и темное, и опасное, вплоть до смертоносности. Отчего его чудесность, однако, меньше не становится).

Я бы сказала, это неприрученное чудесное.

Одна из важнейших его черт – с одной стороны, неантропоцентричность (оно – само по себе и не ради человека существует), но с другой стороны – восприимчивость к человеку. С ним можно взаимодействовать, вести диалог, -памятуя, насколько возможно, что результаты такого взаимодействия опять-таки способны быть непредсказуемыми.

Как сказал сам Фрай в одном интервью, «чудесного в этом мире предостаточно, более чем, просто оно выглядит и происходит не совсем так, как нам того хотелось бы, как мы приучены ожидать».

Вот это последнее очень важно. Авторы ФРАМа работают еще и с нарушением типовых ожиданий.

И все-таки настаиваю: то, что делает ФРАМ, – это именно терапия. Она ведь и жесткая бывает. (Еще одну цитатку хочется вспомнить из аннотаций к ФРАМовским книжкам – в данном случае это «Книга врак» 2003 года: «Листая страницы этой книги, вы вряд ли сможете уютно устроиться, отдохнуть душою. Хуже того, вполне возможно, вы так расстроитесь, что пропадет аппетит, зависнет компьютер и сломается телевизор, а от этого, не к ночи будет сказано, может начаться духовная жизнь.

Врагу не пожелаешь».)

«Забавно, — пишет Фрай во вступлении к рассказам из последнего сборника, „В смысле“, — (и в высшей степени оптимистично) выглядит тот факт, что моя книгоиздательская затея, начавшаяся когда-то как безответственная игра, с нелепой, в сущности, „Книги непристойностей“, десять лет спустя завершилась сборником интересных и мощных текстов; название его полностью соответствует содержанию и свидетельствует, что прошедшие годы были целиком посвящены обретению смысла». Хотя об этом как о специально поставленной задаче все эти десять лет как будто никто и не думал.

В общем, вся история ФРАМа, от «Книги непристойностей» до заклинаний (последние, прямо-таки магические рассказы — «Петра» Александра Шуйского и «Семь звезд» из цикла о Южнорусском Овчарове Лоры Белоиван), – это история — да, конечно, о плодотворности игр тоже, но прежде всего все-таки о том, что реальность только тем и занята, что не совпадает с нашими сознательными намерениями, а смысл сам находит человека. Особенно если ему помочь.

«А я очень люблю, — иронизировал Фрай в ставшем уже, кажется, хрестоматийным диалоге с Дмитрием Дейчем, — обманывать ожидания, более того, полагаю это чрезвычайно полезным делом и вообще важнейшим из искусств».

Ну да. Ведь так называемая реальность делает то же самое. Чтобы доказать нам, что она настоящая. И заодно – чтобы ожидания росли, не успокаивались на стереотипах.

ФРАМу – в полном соответствии с повадками настоящей реальности — удалось нечто даже большее, чем перерасти первоначальный замысел. Это-то по силам всякому живому предприятию. ФРАМ же перерос – случайность, первоначальное отсутствие замысла: не имея его изначально, он себе этот замысел вырастил, собрал «из подручного материала» (по ходу дела обнаружив глубокую неслучайность этого материала) – и сам вырастился им.

Не напоминает ли это вам ситуацию с человеческой жизнью вообще? Мне – очень напоминает.

Вообще, конечно, жаль, что ФРАМовских сборников больше не будет. С другой стороны, всякий проект стоит вовремя прервать, пока он не начал вырождаться, вычерпав собственные внутренние ресурсы. Прекратить, пока от проекта еще нет усталости, пока его еще жаль утратить, когда о нем можно будет вспоминать с тоской и благодарностью (что тоже, между прочим, стимулирует культурную энергию, создает культурную динамику.)

Если бы не это — по идее, вынужденное — подведение итогов, мы, может быть, так и не задумались бы над тем, что значил для нас проект ФРАМ, так и не узнали бы этого. А теперь – знаем.

Ольга Балла

Один из бесконечно изобрететательных героев Станислава Лема как-то выдумал книжку, в которой содержалось некоторое количество сюжетов. Это замечательное приспособление служило для занятия досуга во время космических путешествий. Достаточно было после прочтения встряхнуть книжку, чтобы куски сюжетов перемешались, и роман можно было читать снова.

Готов биться об заклад — именно так нынче читают массовые романы в огромном их большинстве. Cамыми массовыми становятся именно те жанры, которые обещают нечто новое и неожиданное (тайна в детективе, новация в фантастике), но подсовывают давно затверженное. Снова и снова на простор массовой литературы выбегают неустанные маньяки и бодрые эльфы, тупорылые орки и политики-мизантропы, зловредные корпорации и благородные волшебники-антиглобалисты. Видимо, лемово изобретение попало в руки не читателей, а писателей, которые трясут и трясут в руках шкатулку с сюжетами.

Хочется чего-то более непосредственного. То есть вот не салата с майонезом, а просто свежих овощей. Нежеваной литературы. Именно такой, как русские инородные сказки, собранные Максом Фраем.

Уверен, что если бы мы ту самую космическую книжку разломали, то внутри были бы именно они — эти самые сказки русского ино-народца. Маленькие, робкие, нежные, рассказанные по большей части в Интернете. Как и прочие сказки, они, конечно, для детей — но для тех внутренних, которые живут во взрослых. Сказки по всем правилам: в них волшебной оказывается повседневность. Не колобки и избушки, которых большинство ныне читающих на русском языке в глаза не видали, а секретарши, пресс-конференции, психотерапевты, журнал «Афиша», на помойке подобранные зверьки…

Сказочники собраны разные. Есть высокие профессионалы — Сергей Козлов, автор главной сказки 80-х годов про Ежика в тумане, продолжает рассказывать, как живется в лесу Медвежонку, Зайцу, Ослику и Волку. Про Ежика, правда, что-то никто и не вспоминает. Небось, опять упал в реку и весь промок. Есть пока не публиковавшиеся, но идущие вровень с мэтрами — например, автор лучших, на мой взгляд, сказок этой книги Елена Заритовская. Это тот самый случай, когда предлагаемый мир едва ли не достовернее, чем заоконная реальность. В химер и упырей веришь без раздумий — как не сомневаешься в колбасе или газировке из соседской витрины. Кумир молодежи, писатель-многостаночник Линор Горалик снова представляет свои «Сказки для неврастеников», уже увидевшие свет в составе сборника «Неместные». К сожалению, имена некоторых авторов — лиричного Александра Курскова или брутального Роя Аксенова — пока мало что скажут читающей публике. При этом жаль, конечно, не самих авторов, благополучно занимающихся своими делами, а публику, читающую бог знает что, когда рядом существует такое.

И главное: эту книгу можно перечитывать, раскрывая на любом месте. Я бы даже сказал, что это и есть правильный способ ее употребления: после первого прочтения дать немного отстояться, а потом снова и снова выкусывать кусочки из разных страниц.

Александр Гаврилов, «Книжное обозрение»

На минувшей неделе в Центре восточной литературы РГБ состоялась встреча с писателем Максом Фраем, у которого недавно в «Амфоре» вышла новая книжка – роман «Неуловимый Хабба Хэн». Обычно подобные встречи происходят в книжных магазинах или даже на книжных ярмарках и заключаются в том, что самые проворные и изворотливые читатели расталкивают своих собратьев и, приблизившись к столику, за которым сидит любимый автор, высыпают из рюкзаков дюжины книг со словами: «Эту подпишите для меня, эту – тоже для меня, вот эту – моей девушке, эту – соседке, а эту просто подпишите, а я потом придумаю кому…» Понятно, что такой формат ни полноценного общения, ни каких-нибудь интересных разговоров не предполагает.

Встреча в библиотеке была приятным и радостным исключением. Начать надо с того, что всю печатную продукцию у посетителей конфисковывали на входе (как на иных литературных мероприятиях конфисковывают алкоголесодержащие напитки). Нет, кое-кому удалось пронести за пазухой книгу, но у меня отобрали всё: на лице, должно быть, написано, что читать я люблю и умею.

Чем больше человек знаком с текстами какого-либо автора, тем меньше у него возникает вопросов. Нет, то есть сначала, конечно, вопросов – выше крыши, но потом выясняется, что все их – так или иначе – уже задали или автор сам ответил на них в каких-нибудь произведениях. «Горячая пятерка» вопросов, которые задают Максу Фраю, выглядит следующим образом: «А почему у вас такой странный псевдоним, расскажите о его возникновении!», «Ой, а вот вы женщина, а пишете под мужским псевдонимом, как это вообще так?», «Скажите, а вам бы хотелось жить в придуманном вами мире?», «А почему вы решили вернуться к серии «Ехо»?», «Кто ваш любимый писатель?».

В этот раз помимо «супового набора» прозвучало немало других, менее заезженных вопросов: например, о взаимоотношениях автора с библиотеками вообще и библиотекой Центра восточной литературы РГБ в частности. Оказалось, что Максу Фраю в свое время отказали в выдаче читательского билета именно в этой библиотеке по причине отсутствия московской прописки (тут половина зала с пониманием и сочувствием вздохнула). И тогда, к общей радости, сотрудники библиотеки пообещали – пусть с некоторым опозданием – но выдать этот самый билет в конце встречи. Будем надеяться, что и в самом деле выдали, а не просто пообещали.

Ольга Лукас

Событие было приурочено к выходу книжной новинки — «Хроники Ехо 6. Обжора-хохотун. История, рассказанная сэром Мелифаро».Помещение Музея кофе совсем небольшое, идеально подходящее для общения с писателем. Небольшой коридор – и вот он зал. До встречи с автором оставалось около пятнадцати минут. Медленно, минута за минутой, комната наполнялась разношерстной публикой: от совсем еще юных поклонников до совершенно необыкновенных пар, явно относящихся к творческой интеллигенции. На часах – семь, организатор просит поприветствовать виновника мероприятия .

Публика в предвкушении лицезреть удивительного сэра Макса, но вот сюрприз: из открывшейся двери вместо таинственного мужчины выходит улыбчивая дама – Светлана Мартынчик. Тут следует пояснить: Светлана Мартынчик и Игорь Степин как раз и являются авторами серии книг “Лабиринты Ехо ” и их продолжения “Хроники Ехо”. Выпускают они свои книги под псевдонимом Макс Фрай, от лица которого и рассказано большинство историй.

“Если Вы хотите спросить с чего началась история Макса Фрая и создания книг про Ехо, то одно из начал располагается в пространстве,– начинает рассказывать Мартынчик, — В сорока километрах от Мюнхена есть маленький городочек Фильдафинк. В этом городочке жила богатая наследница, которая, умирая, завещала свою виллу, для того, чтобы туда приглашали различных художников и писателей. Стипендию мюнхенского магистрата получили такие художники как я и Игорь Степин.

Мы какое-то время жили на той вилле, и там в красном плюшевом кресле вместе с нами обитал призрак по имени Макс. В то время мы постоянно что- то придумывали… И за очередной чашкой чая мы придумали идеальный, как нам тогда казалось, книжный сериал. Мы тогда допридумывали до такой степени, что решили, что эту книжку можно попробовать написать. Но встал вопрос – кто авторы? Не мы же авторы. И ,тогда, мы вспомнили про замечательного призрака по имени Макс…То есть у этой истории как минимум два начала: призрак из красного кресла и два человека с двумя большими — большими кружками чая”.

Разговор незаметно дошел до самого главного – до размышлений о счастье и силе книжного слова. Куда уж без этого. “Крайне мало книг, которые можно назвать книгами о счастье и которые одновременно были бы интересны читателю. На самом деле новая книга “Обжора-хохотун” — это самая счастливая книжка из всех, которую Максу Фраю удалось написать. Дело в чем…Книжка, у которой больше одного читателя – изменит мир. Закрыв очередную книгу, читатель, обогащенный новым опытом, встает и идет жить дальше. Он начинает действовать, от его действий изменяется жизнь окружающих. Автор должен четко понимать вектор этих изменений. По моим ощущениям ни от одной книжки Макса Фрая мир не ухудшился. Ни одна из них не испортила окружающую среду. В этом смысле — это абсолютно экологически чистая литература” – говорит писательница.

Поскольку Макс Фрай – фигура достаточно таинственная, в самом начале его авторской славы ходило много слухов о том, кто же он на самом деле: юный самородок, новое имя старого автора, а может и впрямь баловень судьбы, которому повезло попасть в другой мир? Светлана Мартынчик, в свою очередь, больше всего любит историю, рассказанную ей еще в 90-е приятелем: на книжный рынок Новосибирска заявился большой мужчина в шляпе. Представился он, само собой, Максом Фраем, и стал проверять, кто торгует “его” книгами, а кто нет. Понятное дело, те книготорговцы, в чьих лавках не было книг Фрая, получили строгий выговор. В тех лавках, где они были, «Фрай» подписал книги радостным покупателям…

А сама Мартынчик вспоминает свои впечатления, когда она увидела первую напечатанную книгу со смехом: “ Приезжаю я в город Санкт – Петербург на Московский вокзал, там стоит книжный киоск и я понимаю, что еще обратно ехать, и надо купить книгу в дорогу. И тут мне продавщица говорит: “Тут такую книгу новую привезли. Макс Фрай. Такая смешная книжка, обхохочешься”.И тут я вижу обложку, на которой нарисована невероятно уродская картинка. Ощущение было двойственное: с одной стороны – это немыслимое счастье и восторг создателя, а с другой — ужас перед формой, в которую воплотился весь этот прекрасный замысел”.

Вот так, то за смешными разговорами, то за философскими рассуждениями вечер подошел к своему логическому завершению. В конце поклонников творчества Макса Фрая еще ждала раздача автографов. На кофейной терассе Светлана Мартынчик с улыбой рисовала на своих книгах то солнышко, то улитку, продолжала общаться со своими поклонниками.

bornd0

«Во Вселенной много Миров, которые рождаются из чьих-нибудь грез! Как правило, они так же недолговечны, как их создатели».
Это цитата из книги «Темная сторона» Макса Фрая, повествующей о чудесных приключениях простого парня Макса, попавшего в некий волшебный мир, полный колдовства, мятежных Магистров и наваждений.

Создание другой реальности, иных городов, волшебных существ, космических галактик — распространенная людская забава с давних пор. Древние эллины сочиняли бесконечные истории про жителей Олимпа, кельтские племена придумали эльфов и гномов, на радость британскому профессору Толкиену. Другой британский профессор выдумал девочку Алису и странный мирок, наполненный ожившими игральными картами и шахматными фигурками. Девочек Элли и Дороти, с нелегкой руки Фрэнка Баума и Николая Волкова, однажды занесло в Изумрудный город Оз. Я уже не говорю про Даниеля Дефо, пустившего своего Гулливера во все тяжкие. А с освоением космоса появились рассказы об иных планетах и их обитателях — Гэрберт Уэлс, Рэй Бредбери, Алексей Толстой, Кир Булычев …

Наконец, в далекой-далекой Америке молодой режиссер Джордж Лукас создал целую Галактику. А в куда более близкой России в 90-х годах появилась серия книг о странном мире волшебников (точнее, колдунов — «волшебник» звучит слишком по-детски, а книги эти совсем не детские), со столицей Ехо, на обложке которых написано имя — Макс Фрай. Именно на творчестве этой насквозь нереальной личности я постараюсь рассмотреть законы создания иных Вселенных, ибо кто как не сэр Макс и его коллеги знают толк в иных мирах и наваждениях… Да! Если кто-то не читал книг Фрая, не бойтесь: самое необходимое мы вам объясним*, а сюрпризы с брэндом «я твой отец» сохраним на случай, если вы все-таки возьмете в руки это произведение.

ЗАЧЕМ ВЫДУМЫВАТЬ ТО, ЧЕГО НЕ СУЩЕСТВУЕТ?
Вместо того чтобы описывать при помощи слов знакомую реальность, можно попробовать создать новую, незнакомую. Начать все с нуля, переписать по-своему естественные науки, исторические хроники, энциклопедии и буквари, стать создателем, демиургом — вот славный вызов для существа, которое и само когда-то было создано, придумано, начато зачем-то с нуля и выброшено в человеческую жизнь: выплывет ли? (Правильный ответ: неведомо.) (Макс Фрай, «Книга вымышленных миров»)

Вы родились у мамы с папой, научились читать и писать, привыкли чистить зубы два раза в день и вообще органично влились в окружающую вас действительность. По достижении определенного возраста большинство из нас получат образование, профессию, найдут работу, сами заведут семью и нарожают детей. Потом, если повезет, удастся выйти на пенсию и счастливо скончаться в кругу скорбящих родственников. В человеческой традиции такой алгоритм называется «жизнь». Но человек — существо непостижимое. Однажды ему становится скучно и…

В первый день демиург создает небо и землю, потом отделяет свет от тьмы, потом вылепляет из глины, риса или песка первого человека. А после грехопадения новорожденное существо само замахивается на роль демиурга (о последнем пункте очень важно помнить всем начинающим мифотворцам). О, сколько их — популярных и безвестных творцов иных реальностей! Миллионы миров и миллиарды героев рождаются и умирают в головах своих создателей. Только самые упорные, талантливые и удачливые творцы добиваются того, чтобы их Вселенная накрепко освоилась в памяти других людей. Как ни крути, в начале всегда оказывается Слово. Ну, и в конце концов, в наши дни за эти слова и их экранизации платят деньги покупатели книг и кассет. О чем тоже не надо забывать.

СВЕРХЪЕСТЕСТВЕННОЕ

Даже самый завалящий выдуманный мирок должен отличатся от нашей скучной реальности стопроцентным нарушением всех законов физики. Если человек не владеет телекинезом, в кармашке у него нет волшебного кольца, а корабли не летают на сверхсветовой скорости — можно сразу ставить крест на новорожденном мире. Но кроме полезных и приятных мелочей вроде волшебных палочек и гипердрайва полезно создать нечто глобальное и непостижимое. Вот читателя «Лабиринтов Ехо» сразу берут за рога: это волшебный мир, где одной силой мысли граждане могут вылечить пару болезней, починить сломанную вещь или улучшить вкус местного напитка камры (что-то вроде чая или кофе), а малые дети, еще не осознавая происходящего, благодаря магическим заморочкам умудряются не пачкать пеленки. В столице Ехо этому благоприятствует «Сердце мира», но уже на расстоянии сверхъестественные способности стремительно тают либо сильно видоизменяются.

В Далекой Галактике такое волшебство называют Силой. Делится она на Темную и Светлую, если верить рассказам Йоды. В Ехо тоже есть свои градации. Очевидная магия, даруемая гражданам тем самым «Сердцем мира», также имеет два «цвета». Но Темной магии не способствуют гнев и страх — речь идет всего лишь об изменении «вещественного мира»: камру сварить, посуду от жира очистить… «Светлая сторона» магии касается всего нематериального — избавление от депрессии, общение на расстоянии с помощью мысли и все такое… У обеих сторон магии есть своя градация — от первой ступени до 234-ой (или 235-ой, если верить мифам о могуществе отдельных колдунов). Из самых распространенных волшебств в Ехо практикуется Безмолвная речь (именно ею пользуется Дарт Вейдер, призывая к себе улетающего на «Соколе» покалеченного Люка). Но если бы этим все и ограничилось! Кроме Очевидной магии есть магия Истинная. Ей владеют только самые могучие колдуны. Хотя чем эти магии отличаются, в книгах вышеуказанной серии подробно не рассказывают — и хвала Магистрам! а то еще придумают каких-нибудь мидихлориан…

Кроме серо-буро-малиновых сторон непостижимого, в выдуманных мирах имеется еще много чего вкусного. Космические пираты гуляют по гиперпространству, а колдуны Ехо (не все — только самые крутые товарищи) перемещаются из мира в мир через таинственный «коридор» между мирами — Хумгат. Быстро и удобно, главное — не заблудиться. В далекой-далекой Галактике на высоте биопротезирование, жители Соединенного королевства ампутированные конечности приделывать назад не умеют, зато научились делать людей бессмертными (правда, не всех, а только самых выдающихся или очень богатых). Джедаи и ситхи размахивают умопомрачительными световыми мечами. Древние Магистры спокойно обходятся голыми руками. Император Палпатин в гневе пускает синие молнии, чтобы сломить строптивого юного джедая. Сэр Макс управился бы с такой маленькой задачей в два счета — с помощью зеленых световых шаров, которые полностью подчиняют волю жертвы — и никакого майнд-трика! В общем, в каждом мире — свои прелести. И тут фантазия авторов неистощима.

Кстати, о бессмертии. Поиск оного — любимая забава главных героев. Слишком мало живут люди на белом свете, чтобы смириться с несколькими десятками лет. А впрочем… так ли оно нужно, это бессмертие? Ведь в противном случае у вас появляется дополнительный стимул, чтобы жить подольше. ;) Тем не менее отказать себе удовольствии оживлять мертвецов и являть их миру в виде светящихся образов или двигающихся скелетов демиурги не могут. Не менее приятное развлечение: удлинять вымышленным героям сроки жизни. Даже среднестатистический житель Мира стержня живет около 300 лет, а уж мега-колдуны не спешат умирать и тысячелетиями.

ИНЫЕ РАСЫ И ЛЮДИ

Сосредоточиться на описании исключительно homo sapiens у демиургов считается дурным тоном. А вот изобрести побольше гуманоидов, мистических рас и странных народностей — это всегда пожалуйста. В «Лабиринтах Ехо» есть целая иерархия местных рас и видов разумных двуногих существ. У Фрая даже есть эльфы — но хулиганская фантазия писателя превратила их в алкоголиков-бисексуалов под предводительством короля Токлиана (еще раз по буквам: Ток-ли-а-на. Ужас, говорите? Совершенно верно. Вот их Макс и уничтожил мечом легендарного короля Мёнина, который хоть и не лазерный, и при виде орков не светится, зато делает своего хозяина практически неуязвимым.) А классический тип обычного человека совершенно неожиданно может оказаться и не человеком вовсе, а каким-нибудь избранным. Или, как называют этих несчастных в «мире стержня», — Вершителем.

ВЕРШИТЕЛЬ
«Видишь ли, ты — очень древнее существо, Вершитель. И когда-то — бесконечно давно! — ты нашел свой собственный способ убежать от смерти, которая до сих пор страшит тебя чрезвычайно.
— Какой способ? — От всех этих неземных откровений меня колотило так, что от попытки внятно произносить слова, скулы сводило.
— Это был простой и гениальный способ, Вершитель. — Усмехнулся мой удивительный лектор. Ты просто научился быть наваждением. Ты позволяешь снова и снова придумывать тебя — людям, богам, другим Вершителям и вообще всем, кому не лень.» (Макс Фрай, «Мой рагнерёк»)

Этот самый бедолага, именуемый Главным Героем Истории об Ином Мире, появляется на свет с единственной целью — этот самый мир спасти. Для того его и придумывают беспокойные господа Авторы. Причем, иногда на свою голову… Я не собираюсь рассказывать про главного героя Макса. Даже если вы не читали серию «Лабиринтов Еха», без труда догадаетесь, кто это такой. Он похож на миллионы других незадачливых супер-героев всех выдуманных вселенных: жил молодой человек, никому не мешал, пока не встретил доброго дядечку, который и лишил парня покоя, сна, а заодно и родины. Привел и обучил основам истинной магии, сделал своим заместителем — Смертью на службе короля при Малом Тайном Сыскном Войске города Ехо.

Кроме ожидаемого бессмертия и относительной неуязвимости, главный герой саги должен непременно оставаться наивным и доверчивым, совершать массу милых глупостей и делать все по-своему. Ну, и непременный атрибут — страшная тайна, скрытая за прошлым центрального персонажа.

Герои не рождаются от пылких объятий мамы и папы. И не надо ломать голову о существовании каких-то там мидихлориан. Отец героя вовсе не мрачный тип в шлеме — героя родил на свет автор произведения. И самое сложное — это объяснить своему творению «откуда берутся дети». Кто знает — может у парня не возникнет желания возвращать своего творца на Светлую сторону…

НОВЫЙ ЯЗЫК
Некоторые демиурги полагают текст живой плотью; им кажется, что ткань человечьего бытия соткана из той же материи, что и книги: из слов. «В начале было Слово, не так ли?» — вопрошают они. И заключают; «Еще неизвестно, воспоследовало ли за ним Дело, или было решено, что сойдет и так?..» Я, понятно, из их числа. Когда-то мне довелось собственноручно вымесить не одну тонну глины, но те времена уж давно миновали. Теперь я вижу обитаемые миры во сне, а наяву собираю из слов их копии. Как и их создатель, миры мои несовершенны и недолговечны, но это лучше, чем ничего. Много лучше. (Макс Фрай, «Книга вымышленных миров»)

Необходимым атрибутом нового мира является специфический язык его обитателей. Самые монстрообразные творцы целиком создают новые — речь идет о Толкиене с его эльфийскими словарями. Но это — крайности. В выдуманном мире все говорят так же, как и мы с вами — на родном языке шовиниста-автора. Но чтобы подчеркнуть «потусторонность» созданной вселенной надо хотя бы изменить стилистику речи персонажей. Так, зеленый человечек Йода выворачивает наизнанку синтаксис, а Джа-Джа коверкает грамматику. В мире Ехо принято применять витиеватые обороты — типа «незабвенная» и «дни свободы от забот» (всего-то навсего — выходные).

И, чтобы совсем запечатлеться в умах читателей-зрителей, речь изобилует новыми понятиями и «крылатыми фразами»: «Да пребудет с тобой Сила!», «У меня плохое предчувствие». «Еховцы» при первом знакомстве прикрывают глаза рукой и произносят «Вижу тебя как наяву», любимым ругательством является «дырку над тобой в небе». Есть и свой «носитель слэнга» — молодой журналист и поэт Андэ Пу со своими «впиливать» («врубаться»), «откусить» (что-то вроде «лохануться», попасться на провокацию, «временно побыть вне игры» и т.д.) и «полный конец обеда» (без комментариев).

Но без создания «своего» языка Макс Фрай не обошелся. Во почти-не-еховой книге «Гнезда Химер» далекие пираты из совсем иного мира пользуются буквально десятком ругательств для выражения всех спектров человеческих мыслей и эмоций. При том, что в наборе звуков легко различимы исконно русские корни слов. Вот как выглядит застольная песня о местном светиле — Лабысле:

Куляймо, хрюги,
куляймо брады,
ибьтую мэмэ!
Куляй, Лабысло,
тудой и сюдой
к ибуты мэмэ…

ТРАГИЧЕСКОЕ
«Честно говоря, мне уже было здорово не по себе. Я вдруг понял, что дружелюбная болтовня Джуффина больше всего смахивает на игру сытого кота с очень глупой мышью, которая даже не пытается удрать. Мышью, разумеется, был я — неуклюжей, неповоротливой мышью, здорово отупевшей на хороших харчах… Теперь, по законам жанра, мне полагался хороший удар тяжелой кошачьей лапой.» (Макс Фрай, «Книга огненных страниц» из книги «Болтливый мертвец»)

Если демиург не хочет превратиться в Хрюшу со Степашей из передачи «Спокойной ночи, малыши!», он обязан напустить в свой мир ситхов, драконов и темных Магистров для торжественного жертвоприношения пары-тройки хороших ребят. Да-да-да, «наши» победят, не сомневайтесь, «но будет такая война за мир, что камня на камне не останется». Лучше, если трагическое появится из-за угла незаметно, пока читатель/зритель беззаботно облизывает очередной леденец приключений. Мы не готовы к тому, что добрый дядюшка будет разрублен мечом пополам, а ужасный Лорд Ситхов окажется отцом главного героя. А эти милые ребята — коллеги Макса? Разве они могут предать, обмануть, использовать людей в корыстных целях? В один прекрасный момент мир должен вывернуться наизнанку во всей своей неприглядности. Это обязательно, иначе он рухнет. У каждого должна быть своя «Книга Огненных Страниц» — необходимая ложка дегтя, возвращающая героя к действительности. Зато после нее начинаешь ценить то, что имеешь.

Лучше, если зритель или читатель узнает окончательную правду о главном герое и происходящих событиях только в самом конце. До этого его надо кормить полуправдой, намеками и редкими ассоциациями. Соответственно, и Вершитель не должен раньше времени узнавать все тайны Вселенной. Безжалостное, надо сказать, правило для последнего. Когда «определенная точка зрения» превратится в жестокую действительность, герою придется испытать немало тяжелых часов, а то и дней.

ЗЛОДЕЙ ИЛИ ПАДШИЙ АНГЕЛ
«Сейчас-то я уже почти забыл это малоприятное чувство, а поначалу мне было страшно, и еще как страшно! Почти все время, даже без перерыва на обед. Я долго балансировал на краю: с одной стороны от меня были все чудеса Вселенной, а с другой… С другой стороны был я сам и все, что я старался любить — тогда мне казалось, что это поможет заполнить пугающую пустоту в моем сердце. А на границе между тем и другим была полоса страха. Там-то я и болтался, слишком долго, на мой вкус! Я мучительно искал выход, любую дорогу, лишь бы она увела меня в сторону от этой ужасной пограничной зоны… Мне пришлось научиться ненавидеть себя самого, и все, что меня окружало, потому что ненависть оказалась сильнее страха, и мне стало легко… Вот тебе и разгадка, откуда взялся «великий злодей» Лойсо Пондохва.» (Макс Фрай, «Вершитель»)

Какой мир долго просуществует без наличия колоритного плохиша? То-то же. Только не вздумайте сделать отрицательного персонажа действительно отрицательным! Пусть он обладает массой гадких качеств, но Вершитель обязательно должен сказать: «я чувствую в тебе добро».

У Макса вообще все не как у людей — с главным ужасом «галактики» Ехо он при первой же встрече умудрился подружиться. Да и сам этот злодей — могущественный колдун Лойсо Пондохва, Магистр прославленного ордена Водяной Вороны, нагонявший страх на весь этот мир своей буйной непредсказуемостью — ничего кроме хорошего для парня не сделал, а у читателя вызывает массу сочувствия — как ни как попал в ловушку как бабочка на булавку. И только рассказы о том, как этот трогательный дядечка уничтожал местный Альдераан, наталкивают на мысль, что это все-таки злодей.

Итак, только дети младшего детсадовского возраста уверены, что черное — это черное, а Кощей Бессмертный — плохой дядя. Джедаи и ситхи, могущественные колдуны древних орденов… Они слишком стары и мудры, чтобы руководствоваться привычными законами морали.

Куда как интереснее тема предательства. Когда самый близкий, самый любимый человек вдруг оказывается совсем не тем, кем казался все это время. А, впрочем, может это и не предательство — все ведь зависит от нашей точки зрения. Сможет ли герой понять и простить тех, кто, желая лучшего, делал «как всегда»? А куда он денется! В конце концов, это его ошибка — доверять нельзя никому, кроме собственного сердца. Или собственных двух сердец — это уж кому как повезет…

ФИЛОСОФИЯ
«Знаешь, а ведь вполне может быть, что ты — обыкновенный овощ, и тебя давным-давно благополучно сожрало какое-то травоядное чудовище, желудочный сок которого способен вызывать совершенно правдоподобные галлюцинации у перевариваемой пищи, так что ты просто наслаждаешься сокрушительной иллюзией своей замечательной интересной жизни, напоследок… Тебе нравится твоя галлюцинация, сэр Макс?» (Макс Фрай, «Темная сторона»)

Зря что ли человечество веками кормило различных философов, чтобы закрывать глаза на все, что они за это время напридумывали? Конечно, демиурги не забывают достижений в области философии и щедро воруют чужие мысли и учения. Вот в наши дни чрезвычайна популярна стала теория отсутствия реальности как таковой. Где гарантия, что наш старый добрый мир — не выдумка какого-нибудь очередного сбрендившего сочинителя историй? А сколько галактик находится во Вселенной?

Почему-то вспоминаю забавный стишок из детского журнала. Божья коровка летала по полю, но ее поймали, положили в спичечный коробок и забыли в кармане пиджака в шкафу. Насекомое долго сражалось со стенками коробочки, но когда наконец вылезла наружу, оказалась не на лугу, а в душном кармане. Далее история повторяется: божья коровка сначала попадает в шкаф, потом — в комнату и только затем, через щель в раме, выбирается на волю. А заканчивается стишок так: «но смотрит на мир осторожно коровка — а вдруг это тоже большая коробка, где солнце и небо — внутри коробка?»

Создавая мир, всегда будьте готовы к тому, что однажды окажется, что на самом деле этот мир сотворил вас. Представляете, как стебутся зеленые ушастые инопланетяне, ловя антеннами своих летающих тарелок видео-волны «Звездных войн»?

ГОРИ ОНО ВСЕ СИНИМ ПЛАМЕНЕМ!!!
Как бы хорош ни был карточный домик, сколько бы ни твердили восхищенные наблюдатели, что построить такое чудо из обыкновенных кусочков глянцевого картона совершенно немыслимо, — не так уж интересно всю жизнь оставаться его гордым создателем и не щадя усилий защищать свое творение от сквозняков и неосторожных зрителей. И не потому ли величайшее из искушений, которые посещают строителей карточных домиков, — выдернуть одну карту из самого основания и зачарованно наблюдать, как рассыпается только что созданное твоими руками маленькое чудо… (Макс Фрай, «Лабиринт Менина»)

Главная ошибка большинства демиургов — они слишком любят свой мир. Даже корявенький, с массой уродцев и вечными войнами, он умиляет творца, как умиляет мамашу ее сопливое и капризное дитя. И только единицам хватает мужества уничтожить сотворенное чудо.

Зато «расширя вселенную» можно привлечь еще больше читателей и зрителей к своим персонажам — а это прекрасный способ продлить жизнь нафантазированному миру. Ибо пока кто-то помнит о далеких планетах или волшебных городах, они не исчезнут в небытие. О чем прекрасно осведомлены Джордж Уолтон Лукас Младший или художница Светлана Мартынчик (Оби-Ван никогда не говорил вам, кто скрывается под псевдонимом Макс Фрай?)

Nash Brik

Лучше девиза для этого писателя не придумать. Во-первых, потому что фамилия Макса — «Фрай» — в переводе с немецкого и означает «свободный». Во-вторых, с первых строк он абсолютно вольготно чувствует себя в литературе, выпуская в свет не то фэнтези, не то философские притчи, не то учебники по жизни для таких же, как он сам.

А был ли мальчик?

Да полноте рассуждать о юном вольнодумце, нарушающем каноны мирового художественного пространства! И не Фрай он вовсе, и даже не Макс, и уж тем более не имеет никакого отношения к Германии — ищи ветра в поле! Наш он, в доску, то есть она…

Ни на что не похожие, волшебные книги Макса Фрая изрядно успели взбудоражить души читателей, как их потрясла новая весть: их такой любимый, родной практически сочинитель, путешественник по невиданным мирам, талантливый сыщик и, кстати, любимец дам, сэр Макс — женщина!

Светлана Мартынчик — прошу любить и жаловать, заявили солидные источники в сети Интернет. Любить, может быть, меньше и не стали, книги по крайней мере, а вот жаловать… Мужская аудитория в один голос возопила: «Быть того не может!» — и начала охоту за загадочным автором.

Сначала радостно был предан гласности тот факт, что Мартынчик по роду занятий художник — вот, мол, и пусть иллюстрирует произведения великого и несравненного, не более! Затем все-таки выяснилось, что Светлана и писать умеет, правда, в соавторстве с неким Игорем Степиным. Потом заговорили о целом цехе «литературных рабов», некой бригаде «максов фраев», ибо не может ум одного человека объять такие энциклопедические знания, какими блещет Фрай, да еще облечь их в столь увлекательную форму. Между тем, словно в подтверждение этой гипотезы, яркие оранжевые томики с новыми романами Макса выходили в печать один за другим…

Лабиринты Ехо

Максим родился где-то в советском захолустье, в обычном, может быть, вашем родном городе, единственным достоинством которого был вольный ветер, дувший с моря. К тридцати годам он являл собой по общепринятым меркам вполне созревшего неудачника — ни семьи не создал, ни карьеры не сделал, ни даже машины приличной не нажил. Наверное, поэтому в Ехо — столицу фантастического мира, существующего не то в другой Вселенной, не то в его собственном подсознании — он попал на обыкновенном троллейбусе.

На этом обыденные вещи из его жизни исчезли навсегда, а начались «простые волшебные вещи». Восемь томов повестей «Лабиринтов Ехо» рассказывают о жизни и работе сэра Макса, обладателя Мантии Смерти, ночного лица «Почтеннейшего Начальника Сыска» сэра Джуффина, и его новых друзьях: Мелифаро — бесшабашном и смешливом Страже, незабвенной Меламори и бесстрастном Лонли-Локли… Впрочем, не будем перечислять всех героев фантастической саги, прочитаете и сами увидите их всех «как наяву».

Со времени «Дебюта в Ехо» к «Тихому городу», а быть может, и раньше, персонажи, несмотря на свои порой мистические способности, станут для вас знакомыми, словно давний приятель Сашка из второго подъезда. И ровно за секунду до этого момента привыкания сюжет скакнет в сторону так, что голова кругом, прежние представления о мире Макса перевернутся с ног на голову («Гнезда химер», «Мой Рагнарек»). Не успеет читатель отдышаться и восхититься фантазией автора (отгоняя шальную мысль: «А вдруг не выдумка, а в самом деле?!»), как в его жизни появится «Книга для таких, как я», или «Энциклопедия мифов», или «Жалобная книга». И вновь томления духа одолевают — и это тоже написал Фрай? Да какая, Магистры вас забери, разница! Вот куда бы спрятать книжку, чтобы младшая сестра или отец не перехватили ставшее таким необходимым для жизни чтиво — вот это задачка!

Обратная связь

Есть люди, которые не читали Фрая, но нет тех, кто читал и остался равнодушным. Одни впадают в недоумение: «Что это вообще за хаос? Фэнтези не фэнтези, детский лепет какого-то доморощенного философа. Нашли чем восхищаться!», другие только и делают, что восхищаются, обмениваются книгами, обсуждают каждый шаг сэра Макса, сочиняют прозу и музыку под влиянием его творчества. Сборники рассказов, одобренных самим Ночным кошмаром, стоят на полках книжных магазинов рядом с его творениями («Пять имен», «Секреты и сокровища»), музыкальные альбомы найти труднее, между тем их выпущено уже три, даже стиль особый выработан — дарквэйв.

Сам кумир к своим поклонникам: будь то юный студент или домохозяйка за пятьдесят — относится благосклонно, активно с ними общается, правда, исключительно виртуально. Раскрывать тайну Макса Фрая Макс Фрай не торопится, на вопрос: «Так кто же вы такой?» — неизменно отвечает: «Макс Фрай — это такой специальный полезный парень!»

bornd0