Татьяна Восковская: Вы знаете, сегодня, наверное, не очень удачный день для интервью: пятница, тринадцатое…
Макс Фрай: Кошмар какой! Все равно придется рискнуть. Ну что, поехали?
Т.В.: А вы что, действительно настоящий?
М.Ф.: Ага. Я такой настоящий, что меня даже можно потрогать. Только щипать не надо, ладно? А то я взвою.
Т.В.: Договорились, щипать не буду. Можно, я начну с вопроса, который меня мучает уже целый месяц — с тех пор, как я закончила читать ваших «Волонтеров Вечности»?
М.Ф.: Не «можно», а нужно — если уж действительно мучает.
Т.В.: Там есть эпизод, когда Макс просыпается… ну, скажем так: снова в этом мире…
М.Ф.: Дома.
Т.В.: Да, дома. И он вспоминает, что все его друзья в Ехо были похожи на разных известных людей из нашего мира — актеров, музыкантов. Джуффин — на пожилого Рютгера Хауэра, Лонли-Локли — на Чарли Уотса, Меламори — на Диану Ригг… Это ведь актриса, которая играла в первой части сериала «Мстители», я ничего не перепутала?
М.Ф.: Нет, не перепутали.
Т.В.: Почему так? Почему они все на кого-то похожи? Вы просто нашли способ быстро и недвусмысленно описать внешность персонажа, не вдаваясь в монотонные подробности: «глаза такие-то, волосы такие-то, нос такой-то»? Или вас так очаровали лица каких-то актеров, что вы не смогли не поддаться соблазну придумать для них еще одну — возможно, идеальную — роль?
М.Ф.: Да нет, при чем тут какие-то соблазны! Просто они действительно похожи, и я ничего не могу с этим поделать…
Кстати, если уж на то пошло, что касается Джуффина — воспользуюсь случаем, чтобы виновато признать, что не похож он ни на какого Рютгера Хауэра. Понимаете, какое дело: пока Хауэр был молодой, худой, с безумными глазами — период «Бегущего по лезвию бритвы», «Попутчика» — мне казалось, что в старости он станет чем-то вроде сэра Джуффина Халли. Но он постарел как-то совсем иначе, не так, как я рассчитывал. Он потолстел, куда-то подевалась жесткость… Так что, ошибочка вышла! Если Джуффин и похож на нечто нам с вами с детства знакомое — так это на джинна из «Волшебной лампы Аладдина». Может быть, вы помните, был такой старый советский фильм-сказка, кажется шестьдесят седьмого года выпечки… Кстати, очень хороший фильм, очень легкий, почти невесомый — даже удивительно, что он был сделан в совке. Мне потребовалось здорово повзрослеть, чтобы до меня доперло НАСКОЛЬКО это было хорошее кино! Так вот, этот самый джинн — вылитый Джуффин. Его играл малоизвестный, но совершенно очаровательный актер Сары Карыев — удивительного лица человек!
Т.В.: Джинн, Джуффин — даже звучит похоже. Уж не потому ли вы так его назвали?
М.Ф.: Да нет, ерунда какая! Я никого никак не называл. Просто Джуффина именно так и зовут — Джуффин. И я тут совершенно не при чем.
Т.В.: Вы это сказали так, словно вы пишите не художественную литературу, а мемуары.
М.Ф.: Тепло. Очень тепло.
Т.В.: Если уж на то пошло — вы хотите сказать, что в ваших книгах описаны реальные события?
М.Ф.: Почему бы и нет…
Т.В.: Хорошо, предположим. И какова степень достоверности ваших историй? Грубо говоря, каково процентное соотношение правды и вымысла?
М.Ф.: Да нет там никакого вымысла. Я вообще не умею выдумывать. Вот настоящие писатели — это такие специальные дяденьки и тетеньки, которые садятся за письменный стол, скребут в затылке и выдумывают какую-нибудь сногсшибательную историю. Или, увы, не сногсшибательную… А мои книги — это вариации на тему совершенно реальных событий, просто они должным образом отконвертированы. Преобразованы из формата одной реальности в формат другой реальности — как при работе на компьютере порой приходится конвертировать текст, созданный, скажем, в «Word», чтобы прочитать его в «Write». Все очень просто!
Т.В.: Честно говоря, меня ваше «простое объяснение», окончательно сбило с толку. Сами-то вы еще не запутались в этих ваших «форматах»… или реальностях?
М.Ф.: Да нет, как я могу в них запутаться? Пока действуешь в режиме какой-то определенной программы, все остальные вещи просто пассивно хранятся в памяти — без соответствующего преобразования их и прочитать-то невозможно. Все в точности так же, как и в случае с компьютером.
Т.В.: Боюсь, что ваши объяснения годятся только для тех, кто освоил хотя бы основы компьютерной грамоты…
М.Ф.: А это значит — для очень и очень многих. Более или менее грамотных пользователей сейчас развелось — что собак нерезаных…
Т.В.: Вас это, часом, не огорчает?
М.Ф.: Как это может огорчать? Это делает меня совершенно счастливым! У меня с детства была голубая мечта: жить в цивилизованном обществе. И вот я, кажется, уже в нем живу, и для этого вовсе не обязательно в очередной раз срываться с места и куда-то уезжать — слава тебе господи, сбылось, наконец-то!
Т.В.: Большинство людей начинают испытывать сожаления, когда их мечты сбываются. Ваша мечта — жить в цивилизованном обществе — сбылась… если, конечно, вы не шутите. Как насчет сожалений?
М.Ф.: Задали бы вы мне этот вопрос лет пять — шесть назад! Я бы вам сутками мог бубнить про свои многочисленные сожаления, связанные со сбывшимися мечтами, с несбывшимися мечтами, и просто про сожаления как таковые, я бы оглашал вам полный список своих сожалений, без перерыва на сон и еду… А сейчас у меня наступил такой счастливый период в жизни — я наконец-то перестал сожалеть о чем бы то ни было. То есть, я всегда теоретически понимал, что сожалеть о чем-либо по меньшей мере непрактично. То, что происходит с нами — это некая данность, она либо есть, либо нет, и все тут. Но вот применять это полезное теоретическое знание на практике я научился совсем недавно. Так и живу с тех пор — без сожалений. Самому не верится…
Т.В.: Судя по вашим книгам — у вас там происходит масса леденящих кровь событий: мертвецы, воскресающие каждую ночь, люди, превращающиеся в пищу, маньяки-убийцы из других миров, и все в таком духе — вас наверное очень трудно напугать? И удивить, заодно.
М.Ф.: Удивить, пожалуй, не очень легко. А напугать… Меня очень легко напугать — проще простого!
Т.В.: И как же вас можно напугать?
М.Ф.: Например, дайте мне прочитать любую сказку с так называемым «хорошим концом». Чудеса заканчиваются, герой получает красавицу, свадьба, пир — и все. У них начинается нормальная человеческая жизнь, тоскливая прелюдия к смерти. Все, больше никаких чудес, до самого конца. И почему-то считается, что это «happy end»… Ужас! Есть и другие страшные вещи, сколько угодно. Мне леденит душу фраза: «умереть в городе, в котором родился». По мне, это — самое жуткое, что может случиться с человеком. Понимаете, я ведь имею в виду не только — и не столько! — физические перемещения по поверхности глобуса. «Умереть в городе, в котором родился» — для меня это, скорее, метафора безысходности. Родился человек, прожил с горем пополам лет шестьдесят-семдесят, умер, и ничего не изменилось — ни в мире, ни в нем самом…
Т.В.: Вы имеете в виду — никаких чудес?
М.Ф.: Ага. И ведь живут же как-то люди, терпят почему-то скудное свое существование… Привычка — так, что ли? Кстати, о страхах — вот, чем еще меня можно напугать: привычками. Когда я замечаю, что у меня завелась очередная привычка, я прихожу в ужас, и начинаю принимать меры. Даже если это такая приятная привычка — ложиться часа в четыре утра и спать до полудня, я даже с этой, милейшей из своих привычек, пытаюсь бороться. Иногда это приводит к довольно громоздким действиям: например, чтобы изменить режим дня, мне приходится подыскивать себе какую-нибудь очередную работу, на которую нужно нестись каждое утро, стараясь не напялить спросонок нижнее белье поверх костюма. Я ныряю в это очертя голову, даже если у меня такой счастливый период жизни, когда деньги действительно берутся из тумбочки — просто потому, что по доброй воле я в восемь утра ни за что не вскочу, а вот ежели на службу… Впрочем, работа тоже не должна переходить в привычку, так что приходится следить и за этим.
Т.В.: А как же любимые вами чудеса — на службе-то?
М.Ф.: Одно другому не мешает, знаете ли. Если бы чудеса происходили только с теми, кто лежит на диване с книжкой, я бы на нем с удовольствием лежал, не вставая. Это мой любимый способ проводить время, хотя мне крайне редко приходится развлекаться таким образом… И потом, знаете, для того, чтобы заглянуть в темноту и содрогнуться — кстати, о моих страхах! — перед ужасающим лицом неизвестности, требуется совсем немного времени, это я вам говорю, как крупный специалист в данной области…
Т.В.: И снова о чудесах. Помните, в детстве был очень популярен вопрос: «что бы ты сделал, если бы стал волшебником?»…
М.Ф.: Помню. Я в таких случаях всегда гордо надувался и напыщенно говорил: «а может, я и так волшебник». Иногда верили… Не докладывать же первому встречному, чего именно мне хочется. Желания, знаете ли, выдают нас с головой, как ничто другое.
Т.В.: А чего вам тогда хотелось?
М.Ф.: Массу всяких глупостей, как любому нормальному ребенку. Блок жвачки с Микки Маусом, и открыть «зеленую дверь в белой стене».
Т.В.: «Зеленую дверь в белой стене»? Что это?
М.Ф.: А, это отдельная история. Кстати, я не удержался от искушения и подробно рассказал ее в повести ?Темные вассалы Гленке Тавала¦… Есть такой рассказик у Герберта Уэллса — «Зеленая дверь в белой стене», совершенно для Уэллса нетипичный, между прочим. Я его прочитал очень рано. Лет в семь — восемь. Рассказик потряс меня до глубины души. Может быть потому, что это была история про маленького мальчика, такого же, как я. У него была любимая игра — кстати, такая же игра была и у меня самого, еще до того, как я прочитал о ней в книжке.
Мальчик — герой рассказа — часто отправлялся на прогулку по Лондону, в одинокое путешествие по незнакомым улицам. Знаете, когда из пункта А в пункт В добираешься не заранее известным кратчайшим путем, а в обход. Кружишь по незнакомым переулкам, ищешь проходные дворы… И в один прекрасный день на его пути обнаружилась белая стена, в стене была зеленая дверь — маленькая, как садовая калитка. Разумеется, он вошел. А там… Ну, далее следовала примерно страница абсолютной чепухи, потому что когда писатель пытается описать рай, в котором он сам, разумеется, никогда не был, он начинает пороть чушь. Но во всяком случае, читателю давали понять, что это было волшебное место, что герою там было хорошо, как никогда — он и мечтать не смел… Потом он сделал роковую глупость, как водится, нарушил какой-то дурацкий запрет — и был изгнан из рая, обнаружил себя на грязной улице, отчаянно ревущим. Ему было, что оплакивать, правда?
В общем, я был потрясен. Разумеется, я искал эту дверь во время собственных одиноких прогулок…
Т.В.: Нашли?
М.Ф.: Да как вам сказать! Да — нет — не знаю. Нужное подчеркнуть — в любом случае это будет почти правда…
Т.В.: Ваша фамилия Фрай. У вас немецкие корни?
М.Ф.: Ага. У меня в роду полным-полно немцев. Половина, как минимум.
Т.В.: Немецкое «Frei» — это то же самое, что английское «free», верно? Это значит — «свободен»?
М.Ф.: «Свободен», да. Или «освобожден от…» На безалкогольном пиве пишут «Alcohol free» — или «frei», если дело происходит в Германии. Поэтому мое имя — это такой смешной каламбурчик. «Освобождено от Макса». Выходит, я совершенно свободен сам от себя — хотелось бы мне, чтобы в этой шутке была доля шутки…
Т.В.: В связи с этим у меня в памяти тут же всплывает эпизод из «Волонтеров вечности». Когда Макс освобождает Доперста, он сам становится Доперстом и теряет свое собственное лицо, перестает быть собой. Удивительная иллюстрация к этому «каламбурчику» с вашей фамилией! Сложная игра. Литературоведам предстоит поломать копья, разгадывая эту головоломку — одну из многих головоломок, то и дело подстерегающих читателя в ваших книгах.
М.Ф.: Да ну, какие там литературоведы! Фэнтези традиционно считается несерьезным жанром. Pulp fiction.
Т.В.: При чем тут жанр? Достаточно прочитать несколько страниц, чтобы оценить, КАК это написано. Это слишком качественная литература, чтобы быть просто Pulp fiction.
М.Ф.: Спасибо. Тем не менее, многие люди, знаете ли, очень просто устроены. Если из обложки следует, что книга относится к жанру фэнтези, к ней будут относится соответственно, в каких бы немыслимых сочетаниях не пребывали буквы — там, глубже, под обложкой… Впрочем, меня это совершенно устраивает. Не люблю, когда меня принимают всерьез: это влечет за собой определенные обязательства, без которых моя жизнь кажется мне несколько более привлекательной… Да и как можно принимать всерьез человека, путаные воспоминания которого можно опубликовать только под видом очередного эксперимента в жанре фэнтези…
Т.В.: Если уж речь зашла… В свое время у нас много шуму наделала трилогия Толкиена.
М.Ф.: Было такое дело. Старый добрый Толкиен и его «Властелин колец»…
Т.В.: Как вы к этому относитесь?
М.Ф.: Да никак, пожалуй. Ну, неплохая книжка — одна из многих неплохих книжек, подвернувшихся мне под руку. Она мне вполне понравилась, но не потрясла, разумеется. Меня вообще не так уж легко потрясти печатным текстом. Я крайне редко кричу дурным голосом и хлопаюсь в обморок просто потому, что прочитал хорошую книжку. А что касается Толкиена… Конечно, он шуму наделал! Отчасти шумели просто с голодухи — «Властелин колец» — это же была одна из первых переводных книг такого рода, верно? И далеко не худшая, конечно. Задушевная такая, качественная попса — как бы «для избранных», написанная, я полагаю, безупречным языком профессора Толкиена, и, насколько можно судить, не слишком попорченная переводом.
Т.В.: Я недавно была в Царицыне. Там, знаете, часть построек уже отреставрирована, а что-то еще в руинах. И вот среди этих живописных руин бегают подростки в замечательных самодельных костюмах, с деревянными мечами…
М.Ф.: А, так называемые «толкиенисты».
Т.В.: Как вы думаете — будут ли когда-нибудь такие же ребята играть в ваш мир?
М.Ф.: Ох, надеюсь, что нет!
Т.В.: Вам не нравится такая идея?
М.Ф.: «Не нравится» — это еще слабо сказано… Я, конечно, очень хорошо понимаю этих ребят. Помню, что в детстве мне самому здорово не хватало возможности поиграть в такую длинную сюжетную ролевую игру, в компании единомышленников — тех, кто ВСЕ ПОНИМАЕТ.
Но с другой стороны, меня слегка подташнивает, когда я думаю про игры «толкиенистов». В них есть что-то драматически неправильное. Эти ребята нашли такую легкую, безопасную замену реальности, которая их не устраивает. Это, конечно, правильно, что она их не устраивает. Плохо, что замена какая-то неполноценная. Чертовски приятная, наверное, но неполноценная. Одно дело, если ребята немного поиграются, потом им захочется чего-то другого, они возьмутся за другую игру, и так далее, пока не найдут что-нибудь настоящее, вкусное, живое — если очень повезет, то найдут! А если им не надоест? От добра добра не ищут, знаете ли… В такую милую затею легко — и соблазнительно! — влипнуть надолго.
А потом они повзрослеют и, чего доброго, серая реальность, от которой они бежали, да так и не убежали, покажется им сносной штукой.
Т.В.: А как относится Макс Фрай к бегству от реальности как таковому?
М.Ф.: От реальности не убежишь. От нее и не надо бежать, с ней надо сражаться. То есть, если имеющаяся в наличии реальность человека устраивает, он или философ, или дурак. Второй случай, к сожалению, более распространен. А если реальность не устраивает, с ней надо сражаться по-настоящему. Она-то вполне настоящая, и от этого никуда не денешься.
Т.В.: И сражаться следует не деревянным мечом, да?
М.Ф.: Не деревянным. И уж ни в коем случае не прятаться от нее, как от Буки под диваном. Я могу понять ребенка, которому рассказали сказку про Буку, и он спрятался под диван. Такому ребенку можно сопереживать. Мне легко представить себя на его месте. Но это не значит, что спрятаться под диваном — это выход из положения. Потому что, если вдруг придет настоящая Бука, она найдет тебя под этим чертовым диваном, вот в чем дело… Наверное поэтому я так сердит на этих ребятишек с деревянными мечами. Я заранее чувствую, как «Бука» будет вытаскивать их из-под спасительного дивана, одного за другим, я знаю, как это бывает. Это больно — знать, что так будет…
Т.В.: А вы сами «сражаетесь с реальностью»? Вы активно вмешиваетесь в жизнь?
М.Ф.: Скажем так: я активно вмешиваюсь в свою собственную жизнь.
Т.В.: А такое понятие как «судьба» — оно вам близко?
М.Ф.: Да я все время ощущаю ее дыхание на своем затылке. Иногда у меня случается такое удачное настроение — я вообще человек настроения! — и я могу смириться с ее присутствием и сказать ей: «ладно, дорогая, все будет, как ты хочешь, я тебя люблю». А иногда я глупею и начинаю дергаться. Как правило, это довольно болезненно. Так и должно быть, наверное. Все по-настоящему, все должно быть оплачено по прейскуранту.
Т.В.: Настоящая жизнь, да?
М.Ф.: Да. Как бы настоящая, как бы жизнь. Обожаю это дивное слово-паразит — «как бы»! Когда-то давно оно было занесено в мой родной город заезжими москвичами, и я был совершенно очарован. Наконец-то в моем распоряжении появился простой способ адекватно описывать происходящее. Возможность безответственно говорить правду и только правду. Приходишь домой, звонишь в дверь. «Это ты?» — «Как бы я».
Т.В.: Вернемся к вашим книгам. С ними происходят странные вещи. Если и была какая-то реклама, то она прошла мимо меня — а значит, и мимо большинства ваших потенциальных читателей. О вас не пишут, или почти не пишут — думаю, впрочем, что скоро появится множество желающих наверстать упущенное, и я — только первая ласточка. Но о ваших книгах много говорят. Пересказывают друг другу, дают почитать, обсуждают — вот что удивительно!
М.Ф.: Что, правда говорят? С ума сойти можно…
Т.В.: Правда. И ваши книги моментально исчезают с прилавков. Многие мои знакомые до сих пор никак не могут их купить — а ведь они специально искали, прилагали какие-то усилия. Другие книги, которые выходят в этой же серии, лежат на прилавках месяцами. Что происходит?
М.Ф.: А я не знаю, что происходит. Во всяком случае, я сам не предпринимаю никаких усилий в этом направлении. Вообще никаких.
Т.В.: Не колдуете?
М.Ф.: Ни в коем случае. Куда уж мне… А может быть, просто книги хорошие?
Т.В.: Резонно.
М.Ф.: А может быть, дело вовсе не в книгах. Может, людям обложки нравятся. Меня-то самого они в ужас приводят, эти обложки… Но вполне может статься, что этому бедняге художнику я еще и спасибо должен сказать!
Т.В.: Издеваетесь?
М.Ф.: Есть немножко…
Т.В.: А как будет называться ваша следующая книга?
М.Ф.: Ох! Кажется, «Темная сторона»…
Т.В.: «Темная сторона» — чего?
М.Ф.: Ничего. Просто «темная сторона» как таковая.
Т.В.: Что, еще одна загадка для будущих исследователей вашего творчества?
М.Ф.: Ага, загадка… Вообще-то это дурацкая история. Понимаете, с самого начала предполагалось, что в третий том войдут четыре повести. А потом оказалось, что мои представления о том, какого объема должна быть моя книга, совершенно не совпадают с возможностями издательства «Азбука»… или вообще с возможностями полиграфии. Одним словом, вместо одного толстого третьего тома получились два в меру упитанных: третий и четвертый. И о том, что такое «Темная сторона» мои горемычные читатели узнают только из четвертого тома. Он начнется с повести «Темные вассалы Гленке Тавала», в которой как раз и содержится вся информация о Темной Стороне: что это такое, как туда добраться, зачем это нужно, и какие коврижки предполагаются в конце пути… А поскольку в третьем томе ни слова о Темной стороне не говорится, получилась такая вполне дурацкая метафора. Впрочем, почему бы и нет?! Люди любят дурацкие метафоры…
Т.В.: От вашей интонации попахивает некоторым отвращением к роду человеческому.
М.Ф.: Разве? Да нет, пожалуй. «Отвращение к роду человеческому» — слишком помпезное ощущение, на мой вкус. И слишком утомительное, полагаю. Хотя… Я уже говорил вам, что я — человек настроения? Так вот, я еще и человек чужого настроения, впридачу. Если надолго запереть меня в одной комнате с человеком, который это самое отвращение испытывает… Но здесь и сейчас, пока мы с вами разговариваем, я не испытываю ничего в таком духе.
Т.В.: Еще один вопрос, который меня все время подмывает вам задать… Как вы обходитесь без камры, сэр Макс? Вы же наверное привыкли пить ее по утрам вместо кофе…
М.Ф.: Это «сэр Макс» привык. Что касается меня, я отлично обхожусь тем, что имеется в наличии… Впрочем, я бы тоже не отказался от возможности вспомнить ее вкус.
Т.В.: А приготовить не получается?
М.Ф.: Я не умею ее готовить, о чем во всеуслышание заявил в повести «Король Банджи». У меня вообще очень плохо с кулинарными талантами. Впрочем, иногда я варю очень неплохой кофе — очень редко, поскольку понемногу пытаюсь бороться и с этой своей милой привычкой… Кроме того, где я, скажите на милость, возьму необходимые ингредиенты, чтобы сварить камру?
Т.В.: Да, действительно. Вы переживете, если я задам вам самый традиционный вопрос, напоследок?
М.Ф.: В таком случае мне придется срочно придумать какой-нибудь совершенно нетрадиционный ответ, чтобы мы с вами не выглядели законченными болванами, правда?
Т.В.: Ваши творческие планы. Чего нам от вас следует ожидать в ближайшее время?
М.Ф.: Я и сам никогда не знаю, чего мне от себя следует ожидать… Понимаете, я могу рассказать вам о том, что уже случилось, и о том, что происходит со мной в настоящий момент. В издательстве «Азбука» уже лежат мои рукописи, каковых по самым скромным подсчетам хватит еще на четыре тома. «Темная Сторона», «Вершитель», «Наваждения» и «Власть несбывшегося». Надеюсь, они будут выходить именно в таком порядке, если никто ничего не перепутает. А что касается сроков — этот вопрос, увы, не ко мне… Сейчас я пишу такую странную книжку про Рагнарек — другими слов
ами, про конец света. Получается довольно весело и немного страшновато…
Т.В.: Как все ваши книги.
М.Ф.: Надеюсь, что так… Но это все, что я вам могу сказать касательно своих творческих планов. У меня нет никаких творческих планов. Я не могу позволить себе роскошь сделать вид, будто я знаю, что со мной будет завтра. То есть, этого никто никогда не знает, но почему-то считается хорошим тоном делать вид, что завтрашний день — величина определенная… А у меня в голове все время вертится неопределенная цитата из нежно мною любимых исландских саг: «И тогда он сказал, что, дескать, поживем — увидим».
