- Кто такой идеальный Демиург согласно Максу Фраю?.. Даже так: каков собирательный образ идеального Демиурга?На самом деле, из ряда определений, которые можно найти по запросу «Демиург», мне ближе всего то, в котором сказано, что это просто творческое начало.
Мне, на самом деле, кажется, что гражданам, которые сами себя называют Демиургами – или другие их называют таковыми (и все мы тут сидим такие лучезарные Демиурги) в первую очередь не хватает могущества, обязательного для всякого «зиждителя мира».
- У меня сразу появилась мысль, что наверняка ведь где-то может существовать материальная вселенная, созданная когда-то кем-то, но сам демиург мог про нее уже и забыть?.. То есть, таким образом, демиург все же может управлять (создавать)?..
— В одном из рассказов «Большой Телеги» есть фраза: «Демиург не должен гулять по своим садам». Это правило, которое было выведено на основе личных наблюдений. Но мне бы хотелось ошибаться.
- Волшебство практически всех Ваших книг, действует на читателей мгновенно и завораживающе. Бывали ли у Вас самой случаи «самоприворота»?.. Моменты, когда написанное настолько входило в душу, что не отпускало ее длительное время и заставляло Вас искать в окружающем описанные черты описанной магии мест и людей?
— Это интересный вопрос, практически «заворожил ли себя факир, пока думал, что завораживает кобру». Я думаю, факир не может честно ответить на этот вопрос. Если я завораживаю себя, и делаю это качественно, значит, я не могу это отслеживать. Собственно, мне и не положено это отслеживать. Все происходит само собой, и правильно.
- То есть, никаких сигналов факиру из этой завораживающей реальности не поступает?..
— Я не очень понимаю, что Вы имеете в виду.
- Когда в один момент ты вдруг говоришь себе «Стоп, я это когда-то видел, и написал»?..
— Я всегда хорошо помню, что и когда было написано, как придумано. Другое дело, что изначально мы с Игорем, имея уже многолетний опыт создания (описания и визуализации) пластилинового мира Хомана, решили окончательно написать книжку, которая понравилась бы нам самим. И с какого-то момента это начало получаться. У меня короткая память, поэтому спустя какое-то время собственные тексты читаются, как чужие. Получается такой образец двойственного сознания: с одной стороны я – завороженный читатель, который с интересом наблюдает за историей, ему все страшно нравится, его разбирает, и он быстро-быстро читает, как будто и не подозревает, что же будет дальше.
С другой стороны – всегда есть беспристрастный наблюдатель, который прекрасно помнит, как это все было написано, в какой последовательности, как мы искали тот или иной сюжетный ход, ту или иную вещь, слово и так далее.
Так что, с одной стороны то, о чем Вы говорите, присутствует в полной мере, а с другой стороны – нет. И правда в том, что это существует одновременно.
- У меня сразу возникла мысль, что это, наверное, самое главное качество, которое помогает писателю всегда оставаться интересным самому себе, когда сидишь, читаешь и думаешь: «Ничего себе, неужели это я все написал?..»
— Нет, у меня не возникает такого вопроса, потому, что я всегда четко знаю, что именно я все это и написала, а восторженному читателю внутри меня, как правило, совершенно все равно, кто и как написал – ему главное, чтобы это было интересно читать.
Понимаете ли, у меня начисто отсутствует инстинкт самолюбования. Мне бы, возможно, очень хотелось раз в жизни подойти к зеркалу и от души сказать: «Я это сделал, я такой молодец». Но нет во мне этого совсем.
- А может быть, наоборот?.. Может быть, инстинкт самолюбования – это как раз то, чем живет писатель?.. Удовольствие от проделанной работы, самолюбование, как самовыражение?.. А перед зеркалом – это как раз инстинкт самобронзовения?..
— Да нет, подойти к зеркалу, покрасоваться, погарцевать – это было бы просто удовольствие, на самом деле. Кроме того, я ведь совершенно не знаю, как он живет этот обобщенный «писатель». Все разные. Я знаю нескольких людей, которые пишут прекрасные тексты,и говорят, что совершенно не могут это читать после. У них вот такая реакция, у меня другая.
- Я хочу проверить свою мысль и спросить Вас о том, как Вы пишете. То есть, в буквальном смысле – с какой эмоцией. Вот бывает, читаешь произведение классика и одновременно – современника, причем в каком-то достаточно легком жанре. И вдруг ловишь себя на мысли, что этот классик не любил тех, о ком писал и произведение это исполнено тоски, а второго писателя – наоборот, читаешь легко и с радостью. Ваши книги все очень радостные, даже моменты грусти и невозможности. Как Вы пишете?..
— Понимаете, у меня с детства болит весь мир. Причем болит он сильно и со всех сторон. Поэтому делать работу, которая не приносит радости, было бы совсем уж невозможно. Вообще, сколько себя помню, я всегда стараюсь делать что-то, хотя бы отдаленно похожее на любовь, поскольку этого таланта у меня от рождения явно нет. Я любить-то не умею, и радоваться не умею, и вот это ощущение, которое люди иногда описывают – когда в детстве просыпаешься немотивированно счастливым – у меня такого не было. Это то, чему в поте лица своего приходится учиться.
Это очень хорошо и чрезвычайно приятно для меня – что от книг рождается такое ощущение легкости и любви. Мне тоже кажется, что так и есть, но именно по этому пункту чрезвычайно важно получать подтверждение.
- Да, причем даже в самых трагических местах. Например, в одной из книг «Хроник», когда Меламори улетела, мне чисто по-женски было очень печально, но «печаль была светла». Просто все время есть стойкое ощущение непрерывного монолога автора, который все равно продолжается, пусть даже герои уже и ушли за сцену. Вообще, этот момент диалога/монолога очень силен в Ваших текстах.
— Это правда. Мы уже говорили сегодня о двойственности – когда одна половина увлеченный читатель, а другая – увлеченный писатель, который при этом все прекрасно помнит и контролирует.
Возможно, именно потому у меня с детства нет таланта любить и радоваться, всегда присутствует такой внутренний наблюдатель, который с кислым лицом говорит: «Ну да, я знаю, что будет дальше. И что?..» И договориться этим двум составляющим довольно сложно. Вполне вероятно, что работа со словом для меня столь естественна именно потому, что это – простой способ договориться, свести вместе эти две части личности, одна из которых светлая, скачет, и весь мир у нее то болит, то чешется, то ей сладко, то горько, то кисло; а вторая – тот самый мрачный наблюдатель, который чешет репу и говорит, что все знает.
Растормошить эту вторую, якобы умудренную половину, непросто. Но вполне возможно посредством слова. Отсюда и непрерывный монолог автора.
- Если бы у Вас – в этой объективной реальности – открылись возможности Вашего персонажа, захотели бы Вы что-либо изменить в мире, и что бы это было?.. Конечно, если не носить мантию смерти и не плеваться ядом?:))
— Довольно сложно и вполне бессмысленно размышлять на тему «А что было бы, если бы человека, как мы с Вами, созданного для жизни в этой реальности, поместить туда», то есть, условно говоря, «что было бы, если бы он в сказку попал». Потому, что как в сказке с нами не будет, мы для этого не приспособлены. На эту тему можно только фантазировать.
- А, например, какие-то моменты легкого чуда, как система конвертиков?.. Что если чего-то долго и страстно желать, то можно это вымечтать?..
— Наверное, тут будет уместно сказать, что да, совершенно верно, чудесного в этом мире предостаточно, более чем, просто оно выглядит и происходит не совсем так, как нам того хотелось бы, как мы приучены ожидать. Смотрите, я приехала в Москву, и первое, что со мной тут произошло — мне в метро заняла место бродячая собака. Утром, в час пик. Со мной то и дело происходят такие вещи. Ничего особенного я по этому поводу не делаю, мне просто нравится, что это происходит и ужасно интересно, что будет в следующий раз.
Отчасти это придает мне мужества жить дальше, я это исследую, изучаю и пользуюсь этим. Мир взаимодействует со мной и учит меня, учит довольно талантливо. Это действительно круто, когда ты вдруг понимаешь, что целый огромный мир учит тебя разным полезным вещам.
- Самые важные вещи для Вас?.. В этой жизни?..
— В жизни любого человека есть две наиважнейшие вещи: время и пространство. Это оси координат.
- Случалось ли Вам менять свою жизнь с каким-то добрым ветром?.. Условной силой?.. Это еще один, на мой взгляд, сильнейший мотив, некая красная нить Ваших книг, образ одушевлённого ветра, который «Оветганна и как бы Хугайда». Случалось ли Вам с ними, с ветрами, взаимодействовать?.. У Вас он ощутим физически, как некая божественная сила.
— Ветер это вообще такая стихия, с которой у меня очень хорошо выходят диалоги. Это как иметь добрых друзей, о которых постоянно хочется рассказать: «О, мы вчера с чуваками так классно погуляли». У меня с ветрами тоже какие-то, видимо, удачно складывающиеся отношения, и я могу бесконечно об этом рассказывать.
Ветер – он прекрасен, в частности, тем, что являясь стихией внешней по отношению к человеку, в человека же быстро проникает, наполняя его и становясь стихией внутренней.
Есть такой рассказ в «Большой телеге», про собрание ветров на пляже. Так вот, я думаю, лучшее, что со мной могло бы случиться — это то, что случилось с персонажем этого рассказа. То есть, целиком и полностью стать ветром.
Это не то чтобы мечта – это гораздо больше, чем мечта. По моим внутренним ощущениям, это, возможно, вообще лучшее, что может случиться с человеком.
Додо. Мэджик Букрум
Интервью: Анастасия Манакова
Фотограф: Олеся Волкова
