Мы беседуем со Светланой Мартынчик, больше известной читателям «фэнтези» как Макс Фрай, автор романов «Лабиринт», «Волонтеры вечности» и других, основатель изумительного города Ехо, по мозаичным мостовым которого так приятно прогуляться ночью, под зеленой луной мира стержня.- Расскажите, пожалуйста, где Вы живете.
Пару лет назад мы с мужем купили маленькую двухкомнатную квартиру. Десять лет копили деньги. Продавали свои работы. Мы художники, и в Москву попали как художники, которые делали огромные ландшафты из пластилина. Это были несуществующие миры. Мы описывали их в энциклопедиях, лепили из пластилина какие-то их фрагменты, рисовали картинки, которые были частью материальной культуры тамошнего населения. Мы начали этим заниматься довольно давно, с 1987 года, еще в нашем родном городе Одессе, а в 1992 году Марат Гельман уговорил нас переехать в Москву. Мы устроили здесь выставку, потом было несколько лет так называемой славы. Возили пластилиновых человечков по заграничным музеям да галереям.
- Демиурги со стажем…
Да, «творцами миров» мы стали давно, и это, пожалуй, наша единственная настоящая профессия.
- Расскажите, что для Вас означает понятие «дом», своя «частная недвижимость»?
Не знаю. Своя квартира появилась не так уж давно. До этого мы восемь лет снимали в Москве то одно, то другое жилье. Я до сих пор просыпаюсь с чувством, что меня вот-вот попросят съехать.
А до Москвы была коммуналка в Одессе. Еще раньше «хрущоба» в той же Одессе. Ощущение дома, пожалуй, было только в детстве.
С трех до девяти лет я прожила в военном городке в Берлине. Дом, в котором мы жили, стоял рядом с музеем, где подписывали акт капитуляции Германии, в десяти минутах ходьбы от леса. Это было чистое счастье. Но тоже скорее не от самого жилища. Я, как киплинговская дикая кошка, гуляла сама по себе, осваивала окружающее пространство. Наш военный городок не был ничем огорожен: тут наши дома, а рядом — дома местных немцев. Такие чистенькие частные домики с садиками, с гномиками в этих садиках. Я гуляла по всему району и дружила с хозяевами этих домиков. Просилась к ним в садики посмотреть на гномиков. Немцы умилялись, вели знакомиться с гномиками, кормили своим немецким конфитюром. Я возвращалась домой с букетами цветов и понимала, что родители спросят: «Откуда?». Поэтому цветы приходилось раздаривать всем во дворе.
Определилось, что самое большое счастье — гулять самой по себе. Заходить куда вздумается и говорить: «Давай со мной дружить».
Когда мы приехали обратно в Одессу, я спросила у родителей: «Когда же мы вернемся в Берлин?». А родители ответили, что никогда. Это был ужас. Как?! До меня не доходило. Я воспринимала возвращение домой как ссылку, и я не могла понять, за что меня сослали. Ведь я же хорошая, круглая отличница, с длинной косой. За что? Потом постепенно стало понятно, что СССР — это такое место, откуда не уедешь, где нас всех зачем-то приговорили жить. Пришлось осваивать эту территорию.
Мы, мягко говоря, не в раю живем. Я же не открою Америку, если скажу, что практически у каждого человека, который что-то чувствует, думает, рефлексирует, а не просто перерабатывает пищу, есть свой способ или набор способов ухода от мира. Одни в компьютерные игры играют, другие книжки пишут, третьи их читают. Книжки и кино — это сновидения наяву для ленивых. Ну и водку пьют. А мы миры сочиняем.
- Вы так и не полюбили Одессу?
Это хороший город, но не мой, точно так же, как Питер или Будапешт. Я вообще, скорее, лесной человек. А мои города: Прага, Нюрнберг, Эрфурт, Ужгород. Это города моей мечты, я вряд ли в них когда-нибудь буду жить, но хорошо, что они есть. Это сказка, я не верю, что они настоящие. А есть города, в которых почему-то хорошо. Берлин например. Он такой уродливый, что в нем даже можно быть счастливым. В Мюнхене еще хорошо. Там состояние внутреннего покоя нисходит. Я там молчу. Новая Мюнхенская пинакотека купила нашу работу — пластилиновый ландшафт полтора на два метра. Когда его установили в зале, мы побродили вокруг, а в соседнем зале картины Ван Гога висят. Трудно было поверить, что вот тут Ван Гог, а за перегородкой — наша работа. Это было очень странно.
- У Вас есть чувство тыла?
К сожалению, я не умею быть глупой. Любая Аннушка через любые три минуты может пролить сколько ей вздумается масла, и все, что мне кажется тылом, пойдет прахом. И моя замечательная, новая крыша над головой… ну вот, алкоголичка этажом ниже может устроить пожар и сжечь ее. Люди, которых я люблю, — живые, хрупкие конструкции. Я тоже очень хрупкая конструкция, и ни у меня, ни у кого бы то ни было нет никаких гарантий. Единственный тыл, который есть, — вера (тем или иным способом, в того или иного бога).
Кстати, о доме как о тыле. У меня самая любимая разновидность помещения — европейская гостиница средней руки. Она абсолютно безликая. Там нет чужого присутствия. Его моментально выметает горничная. Это ничья земля. Как я там сплю! Как я там отдыхаю! За одну ночь в гостинице, проспав 5-6 часов, я себя чувствую, как после месячного отпуска на курорте.
А вообще человек должен жить либо в домике в лесу, либо в лофте. Лофт — это такой нью-йоркский вид жилья. Целый этаж бывшей фабрики, переоборудованный под квартиру и отремонтированный сообразно возможностям и нуждам хозяина. Колоссальное помещение, в котором какими-то перегородками, не доходящими до потолка, обозначены спальни, туалет и еще что-то. В принципе — спортзал. Образовались они, когда Гринвич Вилидж и Сохо осваивались художниками, скульпторами и прочей местной богемой. Они покупали заброшенные фабрики (в то время это было дешево) и переоборудовали их под мастерские. Мы в такой штуке жили, когда приезжали в Нью-Йорк. Это запомнилось навсегда. Лифт в нашем доме приезжал прямо в квартиру. Один раз мы его вызвали, а там оказалась собака. (Вообще, там каждый жилец свою кнопочку своим ключиком открывал. Вставляешь ключик в кнопку своего этажа, и только тогда лифт едет.) Вслед за собакой приехали, естественно, ее хозяева и принялись собаку по нашему лофту ловить. А это же прерия. Собака скачет, как мустанг, где-то в двухстах метрах. Они ее ловили-ловили, потом устали. Мы предложили хозяевам выпить. Выпили, пообщались, тем временем собака пришла сама, они ее схватили и поехали к себе. Жить в этом районе было очень интересно. Надо понимать, что вокруг тоже лофты, и это важно, потому что, когда выходишь на улицу, вокруг тебя ходят не просто прохожие, а местные жители. То есть люди живут в огромных пространствах, а когда выходят — оказываются на узеньких улочках Сохо. Это особая публика. У них особые глаза, особая пластика, особое самоощущение. Они очень отличаются не только от москвичей, но даже от других ньюйоркцев.
Когда все только начиналось, люди покупали фабрики-заводы потому, что нежилые помещения были дешевы, а сейчас-то район дорогой и лофты стоят бешеных денег. Эта дикая смесь абсолютной аскезы и шика, огромных помещений и узких улиц — изменяет людей. Появляется иная логика жизни. У москвичей же как? Живут в тесноте, а выходят — «необъятный простор и ничего священного». А там все наоборот.
Вообще лофт — самый правильный вид недвижимости. Людей должно быть мало, а лофтов много.
- В устах демиурга звучит угрожающе… А как Вы выбирали свою квартиру?
По нескольким критериям. Было важно, чтобы последний этаж, чтобы светло и над головой не топали. И вообще: между мной и небом никто не должен находиться. И чтобы комнаты были максимально разнесены, потому что живут два разных человека, которым иногда хочется слушать разную музыку.
Сейчас квартира стала местом, где очень хорошо. Это все заслуга мужа, Игоря. Он все умеет. Он сделал в коридоре такие книжные полки, что это просто произведение искусства. Если бы я была одна, я бы ковер постелила, подушек накидала, а в углу лежали бы сложенные кучей вещи.
Мир в доме, где живет человек, создается очень постепенно, и собственно интерьер это лишь какая-то часть. Но есть и другие важные составляющие: то, как мы там живем, что с нами происходит. Дом создается, меняется. Он — как человек, которого воспитываешь, который живет рядом. Это взаимный процесс. Место влияет на человека, человек влияет на место.
- Если можно, расскажите немного о Вашем муже.
Мы с ним в Одессе жили в двух кварталах друг от друга. Оба были художниками и ходили друг к другу в гости. А начали жить вместе потому, что поняли — удобнее утром проснуться и сразу пить чай, чем сначала куда-то бежать. Логика была такая. Мы вместе составляем некую самодостаточную единицу. Мы и с людьми предпочитаем дружить по отдельности потому, что когда мы вдвоем — нам это не нужно. Некоторый избыток. Я не замуж выходила, я другом обзавелась. Профессионального демиурга мы составляем именно вместе.
Беседовала Татьяна Хейн
